Оракул с Уолл-стрит 5

Все выглядело процветающим, стабильным, вечным. Именно такой должна и выглядеть финансовая система накануне величайшего краха в истории.

В офисе меня ждала мисс Говард с итоговыми сводками дня и стопкой телеграмм от европейских партнеров.

— Мистер Стерлинг, — она положила бумаги на стол, — поступило несколько срочных сообщений. Мистер Вандербильт благодарит за рекомендацию увеличить долю наличных средств, но считает восемьдесят процентов излишним. Остановился на шестидесяти.

— А остальные клиенты?

— Мистер Роквуд согласился на восемьдесят пять процентов наличными. Семья Кромвелей на семидесяти. Остальные… — она заколебалась.

— Говорите прямо, Элеонора.

— Остальные считают ваши рекомендации паникерскими. Мистер Хендерсон из Chicago Steel сказал дословно: «Если Стерлинг боится рынка, пусть занимается государственными облигациями, а не частным капиталом».

Я кивнул, подавляя вздох. Хендерсон потеряет восемьдесят процентов состояния. Но предупредить его больше раз я уже не могу.

— А что с нашими собственными позициями?

— Ликвидация агрессивного портфеля завершена на девяносто пять процентов, — отчиталась мисс Говард. — Остались только мелкие позиции в консервативных бумагах для поддержания видимости нормальной деятельности.

— Отлично. А короткие позиции?

— Сформированы через семь подставных компаний на общую сумму два миллиона долларов. Основной объем приходится на Radio Corporation, General Electric и инвестиционные тресты.

Два миллиона долларов в коротких позициях. При падении рынка на восемьдесят процентов это принесет около полутора миллионов прибыли. Деньги, которые можно будет направить на восстановление экономики.

Я взял телеграммы из Европы, быстро просмотрел содержание. Из Лондона: «БРИТАНСКИЕ ИНВЕСТОРЫ СОКРАТИЛИ ДОЛИ В АМЕРИКАНСКИЕ АКТИВЫ НА 40% ЗА ПОСЛЕДНЮЮ НЕДЕЛЮ». Из Парижа: «ФРАНЦУЗСКИЕ БАНКИ ИЗЫМАЮТ КРАТКОСРОЧНЫЕ ЗАЙМЫ У НЬЮ-ЙОРКСКИХ БРОКЕРОВ». Из Берлина: «НЕМЕЦКИЕ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ ИНВЕСТОРЫ ПЕРЕВОДЯТ КАПИТАЛ В ЗОЛОТО И ОБЛИГАЦИИ».

Европейцы бежали с американского рынка, но делали это тихо, без лишнего шума. Умные люди уже давно поняли, что американский бум — это пузырь. Теперь они выводили средства, не желая быть последними.

— Мисс Говард, — позвал я секретаршу, — подготовьте сводку наших европейских контактов. Завтра утром нужно будет координировать операции через лондонских и цюрихских партнеров.

— Конечно. Что-то еще?

— Пока все, благодарю вас.

Самому мне надо связаться с Кляйном. В очередной раз напомнить, что «событие X» может произойти раньше запланированного срока.

«Событие X» — наш кодовый термин для биржевого краха. Массерия и Мэдден должны быть готовы к резким движениям на рынке.

В это же время Сара Левински вошла в кабинет, держа в руках вечерние газеты.

— Посмотрите на заголовки, босс, — она развернула «New York Times». — «ФОНДОВЫЙ РЫНОК ДОСТИГАЕТ НОВЫХ ВЫСОТ», «ЕВРОПЕЙСКИЙ КРИЗИС УКРЕПЛЯЕТ АМЕРИКАНСКУЮ ЭКОНОМИКУ», «ЭКСПЕРТЫ ПРОГНОЗИРУЮТ НЕПРЕРЫВНЫЙ РОСТ ДО 1930 ГОДА».

Я взял газету, прочитал передовую статью. Автор, известный экономический обозреватель, писал о «новой эре постоянного процветания», о том, что Америка навсегда избавилась от экономических циклов прошлого.

Ах да, это же Ирвинг Фишер. Один из самых уважаемых экономистов страны. Через неделю эти слова станут символом профессиональной некомпетентности.

— Сэр, — Лавински села в кресло напротив моего стола, — скажите честно. Вы действительно уверены, что все рухнет именно сейчас? Может, стоит подождать еще немного?

Я понимал ее сомнения. Вокруг все выглядело стабильным, процветающим. Доу-Джонс держался на высоких уровнях, компании отчитывались о рекордных прибылях, безработица находилась на минимальных отметках.

— Сара, — сказал я, складывая газеты, — Девять миллиардов долларов маржинальных кредитов против пятисот миллионов банковских резервов. Отток европейских капиталов. Переоцененность акций в три-четыре раза относительно реальной стоимости компаний. И самое главное, психология толпы, которая в любой момент может смениться с жадности на панику.

Я встал, подошел к сейфу, достал папку с финальными расчетами.

— Вот математика краха. Мы готовили ее вместе с вами. Если Доу-Джонс упадет на пятнадцать процентов, это вызовет маржин-коллы на сумму полтора миллиарда долларов. Принудительные продажи еще снизят рынок на десять процентов, что приведет к новой волне маржин-коллов. И так далее, пока система не рухнет полностью.

— А триггер? Что запустит первое падение?

— Может быть что угодно. Плохие новости от какой-то крупной компании. Неосторожное заявление политика. Слух о проблемах в банке. Когда система находится на грани, достаточно легкого толчка.

Левински долго молчала, обдумывая услышанное.

— И когда это случится?

— Очень скоро, — я закрыл папку, убрал в сейф. — Завтра, послезавтра. Максимум, к концу недели.

Она кивнула и встала из кресла.

— Тогда лучше выспаться как следует. Похоже, впереди нас ждут тяжелые дни.

Когда она ушла, я остался один в темнеющем кабинете. За окном зажигались огни ночного Нью-Йорка, самого богатого города самой богатой страны мира.

* * *

Телефонный звонок поступил ровно в полночь. Я еще не спал, сидел в кресле у камина в своем особняке на Пятой авеню, перечитывая последние сводки из Европы. О’Мэлли дремал в соседнем кресле, но звонок мгновенно привел его в боевую готовность.

— Мистер Стерлинг? — голос в трубке звучал учтиво, но холодно. — Александр Шварц беспокоит. Надеюсь, не разбудил?

— Нет, я не спал. Что случилось?

— Ничего экстраординарного. Просто подумал, что настало время для нашего обещанного разговора. Помните, мы договаривались о вашем решении к концу недели?

Я взглянул на календарь на каминной полке. Действительно, неделя истекала.

— Помню. Где вы хотели бы встретиться?

— В том же месте, что и в прошлый раз. Особняк Астор на Лонг-Айленде. Завтра в полночь. И мистер Стерлинг… на этот раз, пожалуйста, приезжайте один.

Линия оборвалась, Шварц не дал мне возможности возразить.