Оранжерея

Набор случайных мыслей, как это нередко бы­вает, вызвал в его памяти полустертое от частого употребления воспоминание о том, как когда-то давным-давно, так давно, что, кажется, как будто в другую историческую эпоху, на него напали в роще двое скарнов, когда он однажды прогуливал урок. Они изваляли его в грязи и крепко помяли и в бешенстве раскидали его книги по кустам, за что потом столько раз в его воображении были оскоплены, сварены в смоле, брошены в клетку с гиенами, четвертованы, утоплены, замурованы в стену, забиты до смерти шпицрутенами и в кон­це концов прощены и навечно сосланы на не­обитаемый остров в Северном море. Но вот мы и пришли.

В «Углах» вместо привычного швейцара со снежными баками на красных шкиперских щеках его встретил в дверях незнакомый юноша в ов­чинной безрукавке поверх свитера.

— Уехал, — коротко ответил он на вопрос Мар­ка, ведя его через огромный, слабо освещенный холл в ресторан. Старика-гардеробщика с медлен­ными руками и печальной улыбкой, служившего в «Углах», сколько Марк себя помнил, тоже на сво­ем месте не было.

— Уехал? — спросил Марк своего провожа­того, указывая рукой в пустое пространство за бархатным барьером и невольно подражая его лаконичной манере общения.

— Нет. Умер, — ответил тот.

— Ах как жаль, — искренне огорчился Марк и повторил: — Как жаль!

Юноша выразил на своем лице официальное сожаление.

— Прошу, — сказал он, приняв у Нечета шля­пу, плащ и зонтик и протягивая ему взамен плас­тиковый номерок красная шестерка с чертой по­низу, чтобы не путать с девяткой.

В просторном зале ресторана, с колоннами, хрустальными люстрами и рядом высоких окон с видом на реку и Большой арочный мост, было темновато и пусто. Матовая глыба черного «Бехштейна» была укрыта траурной попоной с багро­вым бордюром. Занято было всего несколько сто­лов в противоположной от входа стороне. Марк огляделся в поисках метрдотеля, такового не на­шел и сам выбрал себе стол в середине ряда у сте­ны. По левую руку от него чинно ужинал цыплен­ком пожилой пастор с блестящей плешью и про­фессиональной кротостью в покатых плечах, по правую, через два пустых стола, в самом углу, двое мужчин средних лет, уже закусивших, курили си­гары, пили коньяк и скучали. По их сдержанным жестам, движениям губ и добротным башмакам Марк определил, что это англичане. Напротив не­го, через один пустой ряд столов, ближе к середи­не зала, сидела девица в черном платье, одинокая и несчастная. Поймав скользящий взгляд Нечета, она ему искательно и робко улыбнулась. В ответ Марк слегка наклонил голову и перевел глаза на официанта, появившегося из-за портьеры с круж­кой пива в руке молодой, приятной наружности человек в жилетке, белой рубашке с измятыми ру­кавами и черных лоснящихся брюках.

— Одну минуту! — сказал он Нечету, ставя пи­во на стол пастора.

Горячих блюд не было. Чудо, что ресторан во­обще все еще открыт. Сами понимаете. Он мог предложить лишь ростбиф, цыпленка «маренго», паштеты и сыры... Зато напитки — «какие поже­лаете». Марк пожелал бутылку «Шато ля Роз», а к нему — ростбиф, пармезан и маслин. Что это мы сегодня отмечаем, какую годовщину? Когда тебе под пятьдесят, дни состоят сплошь из годовщин. Но сегодня был день как день, только уж очень тоскливо сидеть одному в большом доме. Он вновь поймал на себе задумчивый взгляд девицы на­против. Тишину нарушал только скрип пастор­ского ножа по тарелке. За его спиной на стене висел выцветший эстамп в золоченой рамке лом­берный столик, канделябр, напряженные затылки игроков, исписанные листки, горсть монет на зе­леном сукне. Вино оказалось превосходным. К та­релочке с маслинами была подана крохотная се­ребряная вилка. Все чин чином. Герои, описания... Но чего-то не хватает. Да: живых цветов на сто­лах. Покончивший с цыпленком и пивом пастор принялся мелодично, на разные лады порыгивать в ладонь. Говорят, есть люди, умеющие свер­нуть салфетку так, что выходит роза или чайка. Он не был из их числа. Марк машинально пере­считал салфетки, букетиком торчащие из метал­лической подставки: чёт — девке замуж идти, не­чет — маком сидеть. В зале появился еще один посетитель, с газетой под мышкой, судя по рас­сеянному взору, взъерошенным волосам и сухим ботинкам — постоялец гостиницы. Он занял ме­сто между Марком и англичанами и немедленно раскрыл газету. То с одной, то с другой стороны стола возникал проворный официант. Пахло си­гарами, кожей, гусиным паштетом и одеколоном, как на дерби. Ростбиф тоже был недурен. Еще один бокал вина. Еще один многозначительный взгляд девицы. К ее столику уже несколько раз подходил все тот же, по-видимому единственный сегодня в зале, симпатичный официант, чего-то от нее добиваясь.

— Сударыня, прошу вас! — грозным шепотом говорил он, склонившись над ней. Она что-то ле­петала в ответ, нервно комкая салфетку на столе.

Нечет прекратил жевать и прислушался.

— Нет, сударыня, мне это можете не объяс­нять! — перебил ее официант, и по красным пят­нам на его скулах было видно, что он настроен решительно.

«Пьяна она, что ли?» — подумал Марк Он ско­сил глаза на ее ноги: черные чулки, тонкие икры, туфли на высоких каблуках. Хорошенькая. И та­кая растерянная. До него донеслись ее слова: «Как же мне быть?», в которых слышалось настоящее отчаяние. Официант склонился еще ниже и за­шипел ей в самый шиньон. Через минуту он ос­тавил ее в покое, откликнувшись на зов англичан. Когда он затем подошел к Марку взять со стола пустую тарелку, тот спросил его:

— Что там за сыр-бор с барышней?

— Да что же, обычное дело: платить нечем, — оживился он и, озираясь по сторонам, азартным шепотом принялся рассказывать.

«Девушка эта пришла часа три назад с каким-то господином в шикарном галстуке. Заказали бутыл­ку „Моэта" за пятьдесят марок, трюфелей с теляти­ной, еще двадцать пять, мороженого и кофе. Всего на восемьдесят марок, не считая чаевых Попили, поели. Кавалер ее извинился и ушел звонить от портье по срочному делу, да и с концом. Она его ждет полчаса — не возвращается. Ждет еще полча­са — нет как нет. Сидит, допивает шампанское. Ну, я уж знаю: пахнет жареным. Спрашиваю ее напря­мик: все ли хорошо, не нужно ли еще чего? Да-да, говорит, спасибо, еще папирос „Рояль Блэнд". Ну, думаю, ладно. Принес ей коробочку, а у самого так и свербит в мозжечке я-то уже насмотрелся чу­дес за три года. И что вы думаете? Проходит еще полчаса: сидит, курит. Лицо бледное, глаза испуган­ные. Ну, тогда я решаю действовать напрямик молча кладу на стол счет и так, знаете, очень вырази­тельно смотрю на нее. А она еще белее стала и давай рыться в сумочке: ах, кошелька нет, ах, укра­ли! Словом, обычная история. А потом...»

— Прибавьте к моему счету, я заплачу, — пе­ребил его Марк, которому уже наскучил спектакль.

— Правда? — он вопросительно вскинул од­ну бровь, и глаза его засияли, как новогодние иг­рушки. — Вот уж спасибо, это я прям не знаю... Избавили от головной боли.

Он унесся и с феерической быстротой вер­нулся, держа в руках кожаный бювар, в какие кла­дут счета в дорогих ресторанах. На этом была золотом оттиснута стилизованная заглавная «У», а по краю шла цветочная виньетка.

— Кофе не желаете? За счет заведения,— льстиво предложил он, пристально следя за тем, как Нечет вынимает бумажник из внутреннего карма­на пиджака.

— Да, пожалуйста. По-венски.

— Сию минуту, — сказал официант, не двига­ясь при этом с места.

Марк вытащил из бумажника сто марок одной купюрой (Замок на обороте и раскрытая книга на просвет), взглянул на счет и положил еще два­дцать (Маттео Млетский с волнистыми локонами из-под убора вроде остроконечной тиары, кото­рой тот сроду не надевал). Поймал на себе взгляды англичан, глядевших на него из своего угла с ка­ким-то юмористическим выражением на сырых лицах. Захлопнув бювар, Марк отдал его в благо­дарные, но не слишком ухоженные руки офици­анта.

— Очень, очень признателен, — говорил тот, кланяясь и скалясь.

Все так же скалясь, он отступил к столику де­вицы, беспокойно вертевшей головкой по сторо­нам во все время этих прелиминарии, и шепнул ей что-то на ухо, глазами указывая на Марка. На­градой Марку было выражение огромного облег­чения, появившееся на лице девицы. В ее малень­ких ушках сверкали поддельные сапфиры, ее яр­ко-красные губы, казавшиеся еще ярче оттого, что кожа у нее была мраморной, дрогнули в благо­дарной, но все еще несмелой улыбке. Чувствуя себя очень глупо, Марк слегка поклонился ей. При­няв его учтивый жест за приглашение, она подо­шла к его столу. Невысокая и хрупкая, она легко могла бы сойти за гимназистку, если бы не пря­мой взгляд искушенных зеленых глаз и эти крова­во-красные губы, в углах которых, слегка обвет­ренных, таилось лукавство пополам с любопыт­ством. Ее удлиненные тушью ресницы смущенно дрожали. В худых, безупречной лепки руках она все еще держала скомканную салфетку. В сочета­нии с ее простым черным платьем, открытость белой шеи и груди казалась чуть ли не вульгар­ной. Вся сцена была насквозь фальшивой. Нечет мысленно перечеркнул абзац, подумал и смял всю страницу.

— Вы так добры, я вам страшно благодар­на, — сказала она, одолевая смущение и сверкая глазами. Марк встал из-за стола, не зная, что ска­зать. На подбородке у нее сквозь слой пудры про­свечивал тонкий косой шрам. — Разумеется, я за­втра же отдам вам эти деньги. Скажите только адрес.

— Все это пустяки, — ответил Марк, — в срав­нении с тем удовольствием, какое мне доставила возможность помочь вам в этом... недоразумении.

— О да! Недоразумение. Этот человек, этот Виктор... Боже, как я ошибалась на его счет!

— Ну, про счет теперь можете забыть.

— Благодарю вас! Как редко в наше время можно встретить благородного человека! Вы не представляете, какое я пережила унижение в этот вечер. Но... Вы позволите? — И она, при­держав левой рукой юбку, ловко присела за его столик.

Конечно, я позволю (он тоже сел, продолжая украдкой рассматривать ее матовые плечи). Еще бы. Эти собранные на затылке пепельные волосы, эта ямка между ключиц с дешевеньким кулоном в виде золотого ключика (от какой крохотной сква­жины?), гипнотическое очарование юности и по­таенные посулы в глубине стрельчатых зрачков, обещающих всплеск эмоций и гармонию гормо­нов. Конечно. Пусть несет всякий вздор, сладкий, как турецкий мармелад.