Орлиное гнездо

На исходе второго дня понадобилось пополнить съестные припасы – и сделать это было негде, кроме как в деревнях, в которых давно уже умирали голодною смертью.

Воевода поразмыслил.

– Что ж, - сказал он. – Крестьяне умирают голодною смертью только за себя – мы же умираем в бою: и за себя, и за всех них! А теперь еще тепло, прокормятся и травою! Берем сколько есть!

– Ты мудро рассудил, - проговорила Иоана, когда послушный слову венгра отряд отделился от вставшей лагерем армии и отправился нести горе и разорение мирным валашским селянам.

Андраши повернулся к ней.

– Вот как? Не ожидал, что женщина одобрит мои слова.

Он смотрел на нее без прежнего ласкового веселья во взоре.

Иоана кивнула, подтверждая, что думает именно так.

– Что же, если я и женщина? Я сама пошла бы с отрядом брать для нас припасы – если бы только ты отпустил меня!

– Никогда, - резко и твердо ответил ее возлюбленный. – Мужчине привычно властвовать и брать свое силой – и вождь, делая так, сообразуется с разумом и с нуждами людей. Так же, как повелевать, мужчине привычно и подчиняться! Но когда свое впервые берет женщина, вдруг ощутившая силу и получившая власть, она не знает меры…

Иоана вспомнила, как мечтала об убийственной брани, упражняясь с Албу. Она усмехнулась.

– Кто это говорит о мере – и где? Не на той ли земле, где бесчинствовал сын дьявола? Ты думаешь, что какая-нибудь женщина могла бы уподобиться ему?

Андраши долго молчал, без улыбки пристально глядя на невесту, - и наконец улыбнулся и кивнул.

– Ты пристыдила меня. Но я все равно никогда не послал бы тебя навстречу опасности – без крайней на то нужды… Ты доказала свою смелость; сохрани же себя для высшего удела.

Иоана резко повернулась и скрылась в их шатре. Андраши услышал лязганье, металлический шорох и стук – она раздевалась: сегодня полдня проскакала в доспехах… Говорила, что опасается нападения, - но он-то знал, что Иоана просто испытывает свою выносливость.

Андраши стал перед входом в шатер, скрестив руки на груди, - и, вглядываясь вдаль, принялся ждать возвращения воинов: это были валахи во главе с Албу. И волосы охранителя Иоаны под шлемом вскоре забелели в сумерках. Венгр радостно улыбнулся и быстро двинулся навстречу своим людям: он уже видел, что они возвращаются с добычей.

Албу подошел к воеводе и вместо поклона, согнувшись, сбросил с плеча тяжелый мешок. Потом обеими руками снял шлем старинного образца – с наносником и нащечниками вместо забрала. Спутанные волосы, схваченные на затылке, прилипли ко лбу; утерев его, валах глубоко вздохнул и мрачно посмотрел своими карими глазами на самозваного князя.

– Мы опустошили их закрома, - сказал он. – Забрали почти всю пшеницу и трех последних кур…

– Они сопротивлялись? – спросил Андраши. Теперь венгр не улыбался.

Албу качнул головой.

– Нет, воевода, - сказал он. – Староста сам проводил меня к амбару и отомкнул его – а пока мы делали свое дело, осыпал нас бранью и говорил, что лучше бы уж мы все поперебили друг друга: мочи, сказал, больше не стало, что с погаными, что со своими…

Тут венгр расхохотался во все горло.

– Ты поблагодарил его за добро и ласку?

Валах сверкнул карими глазами из-под нависших бровей – а потом тоже засмеялся.

– А то как же? Сказал, что мы упомним их добро – и что они когда-нибудь вспомнят нас добром!

Тут оба воина почувствовали, что кто-то третий вмешался в их объяснение. Иоана, в одной рубашке и шароварах, давно уже стояла у входа в шатер – и слышала весь разговор.

Бела Андраши повернулся к воительнице и сказал, все еще смеясь:

– Вот видишь, как хорошо сделал Албу?

Иоана вскинула голову, ноздри тонкого носа дрогнули – Андраши не сомневался, что она вспомнила их собственную беседу за минуту до возвращения ее знаменосца. Но вслед за этим валашка улыбнулась обоим мужчинам.

– Прекрасно! Прекрасно, Албу!

Албу, опять помрачнев, торжественно поклонился ей.

– Рад послужить моей княгине.

Тут улыбка сбежала и с лица Андраши – но Албу и Иоана больше ничего не сказали друг с другом; еще раз поклонившись обоим господам, валах ушел отдыхать.

Пшеницу, принесенную им, почти тотчас расхватали – а потом у костров раздался стук ручных мельниц: воины мололи зерно на лепешки…

Предводитель еще раз оглядел лагерь – все было спокойно – а потом подошел к невесте и положил ей на плечо потемневшую, загрубелую руку.

– Иди в шатер, тебе нужно отдохнуть.

Иоана склонила голову, не споря, - а потом ушла в шатер, куда граф тотчас последовал за нею: конечно, косо смотреть на это никто не смел. По крайней мере, открыто…

Иоана села на подушки, на турецкий манер раскиданные по одеялу из овчины, и стащила высокие сафьяновые сапоги с острыми носами; потом, скрестив ноги, обхватила руками ступни и закрыла глаза. Светильник с благовонным маслом освещал ее смуглое, темное лицо, трепещущие черные ресницы.

Потом валашка спустила ноги с ложа и обхватила колени руками.

Андраши думал, что Иоана приляжет, но она только низко склонила голову и застыла в такой позе; черные волосы покрыли алые турецкие шаровары.

Андраши сел рядом и приобнял ее; Иоана прижалась к своему вождю, а он с нежностью сказал:

– Приляг, вздремни!

Иоана покачала головой – не рисуясь, не храбрясь.

– Не могу, - тихо сказала она. – Я чую опасность и не могу положиться на твоих разведчиков. Они докладывают, что все спокойно, так, как будто мы в раю, а не в Валахии!

У нее вырвался резкий смех. Андраши откинул с ее плеча спутанные волосы и стал поглаживать шею; плечи Иоаны вскинулись, но потом опустились, и она облегченно вздохнула.

– Даже если придет враг – нельзя не спать, - ласково сказал ее возлюбленный. – У нас три тысячи воинов, тебя надежно охраняют!

– Я не желаю, чтобы меня надежно охраняли!..

Тут впервые за эту беседу Иоана показала лицо женщины, почувствовавшей свою силу.

– Я желаю сама встретить опасность как воин! И больше всего боюсь встретить ее как… как…