Ослепительный нож

Первой входила гостья.

Погодки, мальчик и девочка, стояли в маленьких ложах, держась за деревянные спинки. Обое воззрились на вошедшую. Глазки расширились. Девочка приоткрыла рот. Мальчик опередил её:

–  Мама?

Всеволожа попятилась, выскочила за дверь. Услышала два детских голоска вместе:

–  Мама?.. Мама?..

–  Не ставь во грех, Евфимия Ивановна! Ой, не поставь во грех!
– умолял трясущийся Ярославич.
– Матерь два года тому преставилась. От деток скрываем: мол, отъехала до поры. Вот-вот-вот-вот воротится… Лушечка лучше помнит. Кснятка был ещё мал. Он первый и… Не обессудь деток!

Всеволожа без слов устремилась в ложню, крепко обняла Кснятку, а потом Лушечку. Два тельца прильнули к ней. Князь заглянул и вышел. Когда объявилась Дарья, боярышня удалилась.

Трапезовали вдвоём. Гостья спросила:

–  Где же твои друзья?

–  Отпустил, - сказал князь.
– У каждого - жена, дети.

Сызнова молчание.

–  Что глядишь столь пристально?
– удивилась Евфимия.

Ярославич поднялся из-за стола. Клюквенный взвар с заедками - последняя перемена, трапезе конец. Гостья тоже поднялась.

–  Гляжу, всё такая, - тихо сказал Василий.
– Как и тогда, на занятиях с твоим батюшкой.

–  Лестливые слова, - вздохнула Евфимия.

–  Мыслишь, завтра - на Москву?
– спросил князь, как бы страшась ответа.

–  Дала слово свойственнице: вернусь. Задержалась вот… Известные тебе события!
– ответила Всеволожа.

–  Говорил ли я? Нет, запамятовал, - тянул речь Ярославич. И по кратком молчании объявил: - Вдова Владимира Васильевича отошла в мир горний.

–  Как?
– воскликнула Всеволожа.
– Ульяна? Её больше нет?

–  Два месяца, - поник князь.

От такого удара боярышня замерла. Привыкла: войдёт в старый дом, объяснится с Ульяной Михайловной, тяжело объяснится, а всё же благополучно. Заранее отложила в памяти пригожие, убедительные слова. И вдруг - нет княгини! Всю землю обойди - её нет.

Вдругожды осиротевшая спохватилась: надобно говорить с хозяином терема, держаться перед ним по достою. Взглянула: смотрит на неё тот самый маленький княжич, трущий перстами лоб, что на строгий вопрос учителя Ивана Дмитрича о значении «счастного колеса» робко отвечал: «Счастное колесо»?.. Его же латины нарицают «фатун» и «фуртуною»…»

Внезапь подошед, ведатель «фуртуны» подал ей руку:

–  Евфимия Ивановна, выдь за меня! Ко времени не сказал сих слов. Ныне произношу. Коль тебе не противен…

Она мгновенно вернулась из детства в зрелость и приняла его руку:

–  Ты? Мне? Противен? Вернейший из детских друзей! Единственный - без толики зла? Мне ль за тебя не выйти? И Кснятке с Лушей не понадобится сызнова сочинять про отлучку матери.

–  А я страдал об этом, когда ты давеча вернулась к ним в ложню и приласкала сирот.

Князь трепетно припал губами к руке Евфимии.

10

В огороде у колыхалок боярышня сидела с отроком Иваном Васильичем, будущим своим пасынком. Кснятка и Луша покачивались на висячей доске. Князь отлучился в Москву обустроить кремлёвский дом для свадебной каши. Иван расспрашивал Всеволожу о рати с татарскими царевичами под Суздалем:

–  Ужель ты скакала на боевом коне и ратовалась мечом?

–  Так распорядилась судьба, - неохотно вспоминала Евфимия.
– Возложила на меня мужескую обязанность.

–  Страх и девицу может превратить в мужа, - пробормотал Иван.

Она видела его ревность к памяти матери, чувствовала истоки тех тугих отношений, что сложатся у княжича с мачехой. И смолчала, ища пригожие подступы к насторожённому юноше. Знала: между отрочеством и юностью человек проходит тонкою коркой льда. Бережно надо его поддерживать, дабы лёд не сломался, идущий не рухнул в непоправимое.

–  Мама, прими к себе, устал на доске сидеть, - попросился на колени Кснятка.

И Луша следом тянула руки. Иван хмуро встал со скамьи. Тут же лик его прояснился:

–  Батюшка воротился! Вон, яблоко достал с верхней ветки. Жуёт, а хмурится.

–  Должно, попался плод кислый, - предположила Евфимия.

Подошёл князь, коснулся невестина лба губами, приобнял сына.

–  Отведи детей в терем, Иване, оставь нас на малое время.

Когда княжич с детьми ушёл, Василий, подсев к боярышне, понуро признался:

–  Не так всё гладко, как мыслилось. Надобно переменить кое-что.
– Всеволожа ожидала, не понимая. Он объяснил спокойнее: - Был у Василиуса. Государь подтвердил новой грамотой свои мне пожалования: Боровск, Серпухов, Лужу, Хотунь, Радонеж. Присовокупил Перемышль. Грамоту скрепил своей подписью митрополит Иона.

–  Так слава Богу!
– оживилась Евфимия.
– Что мрачит твою радость?

–  Государев отказ, - совсем понурился Ярославич.

–  В чём отказ?
– допытывалась боярышня.

–  Эх, - сжал кулак Василий.
– Не велит жениться на тебе. Кричит, умом тронутый. Слов, как в перине перьев, смысла, как в огне воды. Я сестру Марью позвал в споспешницы. Всуе! Обоих выставил. Властодержец!

Всеволожа задумалась.

–  Его прихотью ты явилась под Суздаль, - неукротимо гневался князь.
– Той же прихотью должна от меня отъехать.

–  Отъеду, - согласилась боярышня. Князь глянул испытующе. Евфимия поспешила договорить:

–  Волей твоего властелина.

–  Пусть властвует в думе государевой да на поле брани, а не в чужих домах, - с сердцем молвил князь.

Всеволожа успокоительно провела перстами по его руке.

–  Удалюсь в девичий Вознесенский монастырь, построенный Евдокией, государевой бабкой. Покойная Ульяна Михайловна говорила, как завещала: «Дщерь Христова, пострижися во святый ангельский иноческий образ, девою суща».

–  Девою?
– переспросил Ярославич. Она, острожив лицом, поднялась.

–  Прости, мой друг. Благодарна за всё. Дозволь попрощаться с детками. Отпусти. Ко обоюдному благу нашему.

Князь встал, крепко обнял её.