Ослепительный нож

–  Я… туда… не пойду!
– Котов побелел, как саван.

–  Я пойду!
– заявила Евфимия.
– Скажу, ищешь иночества.

–  Пойди, - согласился он.
– Мне ещё не в измогу. Сотрясаюсь борьбою внутренней. Ты пойди и скажи…

Боярышня направилась к старцам. Оглядывалась на Котова, дабы не отъехал внезапь. Он стоял, как каменный. Шаг за шагом внятнее становились голоса иноков. Расслышался ответ старца одному из учеников:

–  Се человек, желающий стать монахом, дабы очиститься от пролитой крови.

–  Чью пролил он кровь?
– спросил инок. Старец сказал:

–  Сей человек князя Дмитрия Шемяку отравою уби…

Евфимия решительно подступила и сложила ладони:

–  Авва Пафнутий, благослови!
– Получив благословенье, примолвила: - Воистину ты святой. Ничто перед тобой не сокрыто.

–  О, дево, не вещай выспренне, - улыбнулся старец.
– Юный Иоасаф Каменский из рода князей Заозёрских, зрящий свой скорый и ранний исход из жизни, - вот кто подлинно свят. Благодать, обитающая в нём, возносит юношу на крыльях молитв в селения райские. Однажды он созерцал Церковь первородных, о коей апостол Павел писал, как о торжествующем соборе во граде Бога живаго, о церкви первенцев, отмеченных небесами, средь сонма Ангелов и духов праведников, достигших блаженства. Видевший сие Иоасаф причастился там пищи Боговедения, стал чуждаться вещественной еды на земле, лишь по воскресеньям вкушает хлеб после приобщения Святых Тайн и сызнова постится седмицу.

Пока говорил Пафнутий, Котов сам подходил к нему.

–  Отведи его, Косьма, - обратился старец к ученику. Евфимии же предложил: - Отстой вечерню в нашем храме Рождества Пресвятые Богородицы и ступай своим путём.

Когда Котова уводили, он бросил на Всеволожу прощальный жалобный взгляд.

Благовест к вечерне невесомой ангельской ступью пошёл окрест: воспарит и опустится, воспарит и опустится…

Евфимия вошла в храм. Богомольцев было немного. Предстоящие в основном - под куколями. Впереди, у правого клироса выделялись шёлковыми ферязями несколько удельных болярцев, да рядом с нею крестились и кланялись две странствующие монашки, сбирающие пожертвования.

Всеволожа под звуки службы отрешилась от преходящих дум, сосредоточилась, стала творить молитву:

«Рассуди меня, Господи, ибо хожу в непорочности и, уповая на Бога, не поколеблюсь. Искуси меня, Господи, испытай меня! Расплавь внутренности мои и сердце моё, ибо милость Твоя перед очами моими. Всегда в истине Твоей пребываю. Не сижу с людьми лживыми и с коварными не пойду. Возненавидела сборище злонамеренных, воспылала обличением к нечестивым. Омою руки в невинности, припаду к жертвеннику Твоему. Не погуби души моей с грешниками и жизни моей с кровожадными. Их руки в злодействе, десница в лихоимании. Избавь от них, Боже, и помилуй меня. Нога моя да стоит на правом пути! Господь - свет мой и спасение моё. Кого убоюся? Господь - крепость жизни моей. Кого устрашуся?..»

Служба подходила к концу. Вот старенький иеромонах прочитал Отпуст. Стали подходить ко кресту. Евфимия, как мирянка, постаралась примкнуть к болярцам. Один из них глянул на неё…

Сошла по шатким ступенькам паперти, блюдя осторожность. Увидела удельных - кучкою у калитки. По виду главный стоял наособь. Подняла взор, когда он преградил путь:

–  Теперь-то не сомневаюсь, Евфимия Ивановна. Тебя вижу!

То был Василий Ярославич Боровский. Боярышня склонила голову и зарделась:

–  Здрав буди, князь Василий!

–  Не окажешь ли честь принять тебя?
– несмело попросил Ярославич.

–  Окажу, - улыбнулась Евфимия и последовала за ним.

Князь отдал людям коня. При нём не было кареты. Сам и окружение - вершники. Потому пришлось ему влезть в неказистую, пыльную с дороги котовскую повозку.

–  Неслично тебе со мною, князь. Поезжай-ка в седле. А я в одиночку - следом, - протестовала боярышня.

Он молча отверг протесты и водворился рядом.

–  Через три версты - мой Боровск. Покуда рассказывай. Расспросы о тебе на Москве - без пользы. Как будто никто ничего не ведает.

–  Кому ж ведать? Была вдали, - начала исповедь Всеволожа.

Князь превратился в слух. Не перебивал вопросами. Она говорила, как на духу. Пусть злоязычат Василиус и Можайский в насмешках над давними воздыханиями по ней Ярославича. Сей князь не в пример другим. Он неизменно добр. В нём хочется видеть близкую душу. Так оно и есть. В лице Ярославича, как в зерцале, отражались все злоключения, о коих она поведывала.

Боярышнина повесть окончилась прощанием с Котовым. Князь не успел отозваться ни словом. Повозка остановилась. Их ждал перевоз через реку Протву. Сошли на паром. В небе обозначились звёзды. Река играла последними угольками зари. Райская явь, кабы не конский пот да запах назьма.

Вот и Боровск, затыненный, тесовый, бревенчатый. Кирпичный храм. Опустелый Торг. Княж терем под закоморами.

–  Зело красен твой терем!
– похвалила Евфимия.

–  Велел палаты покрыть в два тёса, - по-хозяйски сообщил князь.
– Промеж тёса - скалы с подзорами, закоморы над верхними окнами по угожеству.

У красного крыльца во дворе он представил боярышне своих ближних:

–  Дружинники! Верные боярские дети. Были со мной и под Угличем, и под Галичем. Самый юный - Володя Давыдов. Лука Подеиваев, умудрённый годами. Урядливый на послуги Парфён Бренко…

–  Лик твой, боярин, чем-то мне памятен, - обратилась Всеволожа к последнему.

–  Муром. Столовая палата воеводского дома. Оболенский и Ряполовские, - чётко, исчерпывающе напомнил Парфён.

–  А, ты был послан князем Василием сообщить угрозы Шемяки, - вспомнила боярышня.
– Благодаря тебе великокняжичи спасены.

–  Малые государи Иван и Юрий спасены благодаря тебе, Всеволожа, - скромно отвёл похвалы Бренко.

Пошли в терем. Боярышне определили одрину, поел ужницу и всё, надобное после длительного пути.

Когда послужница Дарья ввела в трапезный покой, князь там был один. Гостье предложил:

–  Дозволь призадержать трапезу? Представил тебе споспешников. Дозволь, представлю детей?

–  Рада лицезреть и большого, и малых, - откликнулась всей душой Евфимия.
– И супругу твою, княгинюшку…

Ярославич резко пошёл вперёд, повёл по переходам и пряслам.

В дальней боковуше постучал в дверь. Вошли. Пред боярышней будто из её детства вышел отрок, сын Ярослава Владимировича, вжимавший голову в плечи под указкой её отца…

–  Поздравствуйся, сыне: боярышня Всеволожа. Другиня детства. Вместе учились грамоте, - представил гостью Боровский.

Отрок отвесил поясной поклон:

–  Будь здрава, боярышня! По добру ли доехала?

–  По добру, - залюбовалась им Всеволожа.
– Ишь, рослый, весь в батюшку!
– Взяв с поставца книгу, приблизила к свече.
– Умник! «Пролог» читаешь…

–  Перейдём к младшим, - предложил князь.
– Их Дарья готовит на опочив.

В верхнем прясле дворца вошли в ложню с изображением лисицы и зайца на двери, вырезанных по дереву и раскрашенных.