Ослепительный нож

–  Батюшка сказал, первым нашим постояньем будет Тверь. Сестрицу там увижу, инокиню Феодосию.

У нас обеих язва отняла мужей. Её судьба - моя судьба. Вот выдам замуж Устю… Устя!
– позвала княгиня.

Племянница Евфимии вбежала, горя щеками.

–  Матушка, я собралась.

–  Помоги тётке, - распорядилась мать.
– Полагая, - глухо зазвучал её голос уже в соседней боковуше, - не будь копушей.

–  Спешу!
– живо откликнулась Полагья.

–  Увижу в Галиче своего света Васеньку, - делилась Устя с тёткой радостью.

Евфимия вздохнула: бедная племяшка, не ведала, что дед замыслил выдать за Василья Юрьича не внучку, а меньшую дочь.

–  Будь другом, милая юница, - обратилась она к Усте.
– Принеси-ка из чулана, из моего большого сундука, ту сряду, в коей я с Бонедей занималась. И ещё понку чёрную в дорогу.

–  Зачем же чёрную? А для чего тебе штаны с рубахой?
– удивлялась Устя.

–  Беги, беги, - подтолкнула её в спину тётка.

Одна в одрине Евфимия всплакнула и тут же вытерла лицо. Приняв от Усти принесённое, переоделась, заявила, что желает пройтись по саду напоследок.

–  Почему же напоследок?
– удивилась Устя.
– Мы сюда вернёмся.

Евфимия поцеловала её в лоб.

–  Зачем целуешь, как прощаешься?
– ещё раз удивилась Устя.

Боярышня, не отвечая, выскользнула из одрины.

Сумеречно было в огороде, или, как его чаще стали называть, в саду. Так больше нравилось Ивану Дмитричу. Здесь не росло ни чесноку, ни луку. Лужайка с превысокими качелями, далее яблони и сливы, ягодный кустарник. Боярышня спешила в дальний угол к высокому заплоту, давя палые яблоки.

Вот и ограда. С этой стороны - балясины, взобраться можно, с той же стороны придётся прыгать. А высоко!

Сумерки, как и сама Евфимия, торопятся. Спешат скорее превратиться в ночь. Беглянка сумела ловко перебросить понку через тын, собрав её в комок. Вот взобралась. И осторожно, чтоб не пораниться зубцами острых палей, повисла на руках. Затем зажмурилась, разжала пальцы… Упала мягко, навзничь, в пыль. Однако не ушиблась. Встряхнула понку, накинула… Должно быть, вид, как у монашенки, сбирающей на храм.

Узкий кривой проход между двумя высокими заплотами. Куда идти? Пошла заулками, да переулками, да тупиками. Остановилась, остоялась на площади Заруба. Отсюда крутой спуск к Москве-реке, подпёртый сваями и срубами с наносной почвой. Пониже кучились боярские дворы и среди них - Ивана Ряполовского. Туда не надо. Прошла Ордынский двор, где притаились доносчики-татары, наблюдатели за здешними событиями. Совсем уже впотьмах возвысились пред нею Фроловские ворота. При них подворье Кирилло-Белозерского монастыря. Налево - Афанасьев монастырь, палаты богатого купчины Таракана. Напротив них у караульни с фонарём о чём-то бранно спорят бердышники - ночные сторожа. Евфимия к ним подошла, собравшись с духом.

–  Тебе чего, милаха?

–  Мне нужен Карион Бунко, рязанский дворянин.

–  Хо-хо! Бунко! Ты кто такая?

–  Он знает кто.

–  Сходи-ка, Данилей, покличь старшого. Осей, не открывай её лица. Карион спуску не даст, коли она его другиня.

Пришёл начальник стражи с фонарём. Бердышники учтиво отступили. Боярышня убрала со лба понку.

–  Евфимия Ивановна? О, Господи!
– воскликнул Карион Бунко негромко, однако крайне удивлённо.
– Что стряслось, боярышня? В каком ты виде!

–  Странные у нас с тобою встречи, Карион, - тихо молвила Евфимия.
– Странные, зато удачные. Не требуй объяснений. Не время. Будь настолько добр, помоги попасть к дому купца Тюгрюмова, что на Варварке.

–  На что купец Тюгрюмов в такую поздноту?
– не понимал Бунко.

Евфимия от дальних взглядов стражей снова затупилась понкой.

–  Проводи, коль можешь, не расспрашивая.

–  Изволь, боярышня. Да не пешком же! Карет у меня нет. Верхом ты не поскачешь.

Евфимия поторопила:

–  Дорог каждый миг. Не помнишь, как меня, навершную, встречал у Боровицких врат?

–  Осей, выведи пару верховых!
– велел Бунко.

И вот они уже в застенье. Остались позади торговые ряды. При свете месяца блеснула в стороне Москва-река из-под моста. Перед глухим щитом чужих ворот остановились.

–  Здесь живёт купец Тюгрюмов, - спешился Бунко и спутнице помог сойти на землю.
– Я не пытаю ни о чём, боярышня, лишь беспокоюсь: что с тобой стряслось?

–  Пришлось покинуть отчий дом при крайних обстоятельствах, - коротко ответила Евфимия.

На стук била сторож за воротами откликнулся и вызвал постоялицу Бонедю.

–  Благодарю тебя, любезный Карион, - дотронулась беглянка до руки Бунко.
– Моя знакомка уже идёт, даст мне приют.

–  Что ещё могу для тебя сделать, Евфимия Ивановна?
– спросил кремлёвский страж.

–  Не затруднит, так сообщи воротнику Изоту, что я в надёжном месте. Пусть батюшка не беспокоится.

–  Ты тоже будь покойна. Передам.

И ускакал надёжный провожатый с поводным конём.

–  Една? В ноци?
– отворила тяжкую калитку Бонедя.

–  Одна. Ночью, - нетерпеливо повторила Евфимия.
– Впусти же поскорее.

–  Прошэ, - гостеприимно протянула руки полячка.
– Чекай, буду замыкаць джви.

–  Замыкай дверь. Дрожу!

–  В моим покую ест загоронцо, - пообещала Бонедя.

–  Хорошо, что в твоей боковуше жарко, - пошла за ней боярышня.
– Какой мрачный дом!

–  Будынэк тэн походзи з убеглэго веку, - сообщила Бонедя.

–  Подумаешь, в прошлом веке построен! Наш дом воздвигнут в позапрошлом, - поддержала разговор беглянка.
– Куда идти?

–  На фпрост, - указала Бонедя прямо.

Фонарь её светил тускло. Ступени лестницы отчаянно ныли под самыми лёгкими шагами. Наконец хозяйка отворила дверь, за которой мерцал сальный светец.

–  Покуй з двома лушками, - похвалилась Бонедя своей одриною о двух ложах. Второе, видимо, предназначалось для возможных гостей.
– Чы не ест пани глодна?

–  Я не голодна, - опустилась боярышня на гостевое ложе за отсутствием лавки.

–  Пероги с сэрэм?
– угощала Бонедя.

–  Не хочу вареников с творогом. Хочу пить.