Особняк со странностями

— А может быть еще и потому, что глава ордена никому не спускает таких явных насмешек.

— О чем ты?

— О том, что смертник разукрасил твое лицо. Хочу заметить, знатно постарался.

На явно недоуменный взгляд Илларион ответил снисходительным смешком:

— Ты уже забыл про расквашенный нос? Видок у тебя тот еще. Особенно презентабельный для переговоров с кентаврами.

— Это не кентавр.

— Нет? — заинтересовано подался вперед ученый. — А кто?

— Катя.

— Эта мартышка?

Дождавшись ответного кивка Илларион зашелся хохотом:

— Даже горжусь, — выдохнул он, отсмеявшись. — Подробностями поделишься?

— Обойдешься.

Несмотря на жгучую неловкость того факта, что хрупкая девушка расквасила ему нос, Егор помнил — заслужил. Стараясь абстрагироваться от легких насмешек друга, что продолжил с упоением петь дифирамбы неожиданному таланту Кати, мужчина присел на корточки возле стрелы.

Он, наконец, понял, что так его тревожило. С близкого расстояния это оказалось настолько явно, что не заметить мог только слепой.

На траве вокруг стрелы пестрели несколько алых росинок. Древко оказалось липким. От крови.

***

— Это немыслимо! — в который раз взвилась брюнетка, яростно размахивая совершенно не легкой, по виду, сковородой. — Ты точно ничего не перепутала?

Я лишь отрицательно качнула головой. Последние двадцать метров к особняку слабость стала невыносимой, перед глазами то и дело мелькали разноцветные мушки, заставляя меня замедлять шаг. Перенервничала что ли?

Ада, казалось, моего плохого самочувствия и вовсе не замечала, так была возмущена случившимся.

Рассказала я ей все. Почти. О вторжении Егора умолчала и своем путешествии во времени тоже.

Сама не ожидала такой откровенности от себя, но выложила, как на духу. Ада не стала крутить пальцем у виска, как я искренне ожидала, или коситься, выказывая сомнения в моей разумности. Нет.

Она нахмурилась, пожевала губы, точно собиралась с мыслями, и… выдала гневную тираду с парой-тройкой совершенно не литературных выражений. Чем ввела меня в ступор. Причиной столь эмоциональной реакции являлась не я, а… Егор, да еще и ученый, чье имя было минимум шесть раз упомянуто всуе.

— Каким же образом Тень прошла защиту? — пробормотала брюнетка.

— Тень?

— Ага, тварь эта. Падальщик низших миров. Вот я не пойму… — начала Ада, но, мельком глянув на меня, так фразу и не закончила. — Ты что не знала на кого напоролась?

— Э-э-э? Хищное пятно?

Девушка помрачнела:

— Егор тебе что сказал?

— Пытался вновь съехать на вечное «показалось».

— То есть по сути ничего. Первый раз замечаю в нем режим идиота. Видимо, дружба с этим непробиваемым упрямцем дает свои плоды.

И сказано это было с такой уверенностью в собственной правоте, одновременно с решительным выражением лица, что вызвало у меня искреннюю улыбку, перешедшую в тихое хихиканье. Привычный смех совершенно неожиданно вызвал острую боль в левом боку, отчего резко прервался, заставив меня поперхнуться воздухом.

— Не понимаю, что за таинственность? Ты у нас работаешь? Работаешь. Значит, в полной мере должна понимать на что подписалась и кто теперь будет в твоем окружении. Верно?

Я судорожно кивнула. Картинка перед глазами поплыла.

— И почему Илларион ничего тебе не рассказал? Он же должен проявлять хоть каплю заботы к своей очередной лю… Что с тобой?

— Я не…

Неожиданный порыв прохладного ветра чуть не сбил с ног. Я остро прочувствовала вспотевшую спину, к которой прилипла ткань мешковатой, ночнушки. А еще дрожь в ногах и руках усилилась.

— Катя! — послышался до боли знакомый голос. — Ка-а-атя!

Земля резво подпрыгнула и устремилась мне навстречу. Выставив руки, я избежала сильного удара, но столкновение оказалось неминуемым.

— Тебе плохо? Что? — Ада тут же подскочила ко мне и принялась тормошить.

— Катя!

— Почему он вечно орет? — поморщилась я, стараясь отогнать туманную дымку, что нагло лезла в глаза. — Что я опять сделала не так?

— Девочка моя, — лица говорившего я не увидела, слишком потемнело кругом, но этот голос и такие нежные прикосновения не смогла бы спутать ни с чем другим. Егор был рядом. — Только держись! Все будет хорошо, слышишь?!

— Н-не кричи… Я так спать хочу…

— Нет! — взвился еще громче мужчина. — Не смей засыпать! Не смей!

Он подхватил меня на руки. В левом боку, словно взорвалась бомба. От боли, казалось, искры сыпанули из глаз.

— Прости, — тут же повинился Егор. — Потерпи, хорошая моя.

— Больно, — пожаловалась я.

— Я знаю, девочка. Прости меня. Опять не защитил, не досмотрел.

— Почему… б-больно?

Бок жгло и тянуло. Я такого еще не чувствовала ни разу в жизни.

— Тебя ранили.

— Меня? Но как?

— Стрела задела. Илларион сможет сказать подробнее о серьезности раны, как только осмотрит, — тут же зачастил с объяснениями Егор, а потом вновь взорвался криком, от которого у меня зашумело в висках. — Что ты там плетешься?! Открывай уже, мать твою! Скорее! Не видишь, ей больно!

— Совсем свихнулся, — отозвался бурчанием Илларион.

Послышался слабый писк кнопок и, судя по характерному запаху, что почти мгновенно ударил мне в нос, мы оказались в медотсеке.

Гулкие быстрые шаги, что особенно громко раздавались в этом узком коридоре, помогли понять — Егор торопился. Бежал. Странно, но даже с закрытыми глазами я знала это наверняка. Чувствовала каждое движение, слышала сбившееся дыхание и просьбы-угрозы, что раздавались то еле слышным шепотом, то срывались в невразумительный крик. Мужчина старался минимизировать тряску и причинить как можно меньше боли, но эта «машина» уже набрала скорость. Если еще совсем недавно ничего кроме легкой слабости не тревожило, то сейчас боль превратилась в постоянную муку, не давая и секунды передышки.

— Еще чуть-чуть осталось, — приговаривал он. — Почти на месте.

Сейчас я склонна была верить каждому его слову. Каждому обещанию. Верить на грани какого-то болезненного отчаяния.

Неожиданно четко пришло осознание, что… рана может оказаться смертельной. Стрела — это же не какая-нибудь щепка, вред от которой можно с легкостью списать, не обращая внимания. Что если не пройдет и каких-то десяти минут, а моя жизнь навсегда оборвется?! Так глупо и… так рано.

Хотя… ведь, кому рано, а кому вовремя умирать не мне решать, правда?