Остановка

– Ну, что поделаешь...

– Тогда пошел...

Я не понял, он пошел или я "пошел". Оказалось, что он. Женька, чуть качнувшись, шагнул в сторону ступенек.

– Вперед и выше!..

– Погоди.

Мне показалось, что он может упасть на этих неудобных ступеньках. Но Женька быстро прошагал вверх, и я догнал его уже на улице.

– Ты куда? Я провожу тебя.

– До вытрезвителя?

– Зачем он тебе?

– Потому что я алкоголик, - ответил он с исчерпывающей полнотой.

Что было мне сказать! Согласиться или возразить - одинаково бесполезно. Я чувствовал его твердое намерение пить до той точки, когда человека подбирают там, где ему окончательно отказали ноги.

– Пойди домой, поспи.

– Да я встал час назад. И при деньгах я сегодня. Дома у меня все отберут. Нет уж, только на линию огня!

Шагал он быстро и этим сохранял равновесие. Я с трудом поспевал за ним. А он как шел, так и остановился. Схватился за дерево и прекратил свое поступательное движение. Я проскочил по инерции вперед и вернулся.

– Ты зачем за мной ходишь?
– спросил Женька недружелюбно.

– Думал проводить тебя домой, но если не хочешь.

– Не хочу.

– А мне бросать тебя в таком состоянии не хочется.

Женька захохотал.

– Прекрасное состояние. Прекрасное... Мне декабрь кажется маем... Отчего, как в мае, сердце замирает? Отчего? В молодости от любви. В старости от спазма кор... кр... коронарных сосудов. Ну и что?

– Пойдем домой.

Но он не слушал меня.

– Конечно, Сергей любил Наташку. Жутко. Тогда у него сердце еще замирало. А теперь замерло. А ты врешь, что не знал.

– Зачем мне знать? Не говорил он мне. Сам-то ты откуда знаешь?

– Я знаю.

Конечно, разговор с пьяным Перепахиным развивался по своим непредсказуемым законам. Скорее всего его следовало прервать, но я продолжал. Не потому, что рассчитывал узнать нечто неожиданное, а просто никак не решался оставить его одного на улице.

– Ты же не учился с нами. А потом она уехала. После смерти Михаила. Это я помню. Ты и Михаила знал?

Он оторвал руку от дерева и утвердился на ногах.

– Кого?

– Михаила.

– Такого не знал.

Это было явное вранье. Сергей не мог не познакомить его с Михаилом. Может быть, устыдившись, Женька отвернулся.

– Женя! Пойдем домой.

– Вот привязался, как пьяный к электричеству... И что тебе нужно? Зачем мне твой Михаил? А Наталью я знал очень просто. Ее родня у нас во дворе жила. А она у родни... Очень просто.

Действительно. А еще: мир тесен.

– И дочку ее, Лену, я знаю.

– А зятя?

Я спросил сам не знаю почему. Как-то автоматически.

Но Перепахин отреагировал почти трезво. Правда, чтобы ответить, ему пришлось снова опереться. На этот раз плечом.

– Кого еще?

– Вадима.

– Хлюст.

"Я или Вадим?.."

– Ты-то откуда его знаешь?

"Кажется, все-таки он хлюст, а не я".

– Обращался он ко мне...

Говорить не хотелось, я считал, что Женька в его состоянии все равно сути дела не поймет. Но я ошибался.

– Вот хлюст.

– Почему?

– Раз обращался. Он так просто не обратится, а потому что хлюст.

Слово это ему положительно нравилось.

– Он хотел, чтобы Полина Антоновна их с Леной на квартиру пустила.

– И пустит.

Уверенность эту я отнес на счет опьянения.

– Отказала она.

Женька протянул руку и повел пальцем у меня перед лицом.

– Не верю.

– Сказала она.

– Кому?

– Мне.

– Ха-ха-ха! А ему не скажет.

– Да почему?

– Потому что хлюст.

Тут мне пришлось его поддержать, вернее, снова прислонить к дереву, от которого он неосторожно отделился.

– Чем же он ее запугать может?

– За-пу-гать?
– Женька так и произнес это, по слогам, и с каждым слогом лицо его менялось, становилось отчужденным и... более трезвым.
– А кто сказал "запугать"?
– спросил он, выпрямляясь.
– Я сказал - хлюст.

Я почувствовал предел.

– Слушай... Бог с тобой. Ты пойдешь домой?

– Нет.

– Тогда держись покрепче за дерево. Я ухожу.

– Уходит от берега ястреб морской, а девушка машет рукой... Я не говорил запугать. Просто что-нибудь скажет... И все дела. Седина в бороду, а бес в ребро.

– Какое еще ребро?..

– Например, ребенок у Ленки будет.

Я ахнул.

– Сергеев?

– Она на маму похожа...

Тут я просто схватил его за края расстегнутого пальто.

– Что ты знаешь?

– Что? Все.

– Про ребенка!

– Ребенка не будет.

Я разжал руки.

– Ну, Женька...

– Коля! Поезжай на море.

"И этот меня отправляет", - подумал я с досадой, не подозревая, что слышу это пожелание сегодня не в последний раз.

Он сделал неуверенный шаг в сторону от дерева, "закрепился" в этой позиции и вдруг зашагал быстро и почти устойчиво, потому что сумел на ходу обернуться и крикнуть мне:

– А Михаила я не знал.

Глядя ему вслед, я с сожалением думал, зачем так не вовремя сошел с поезда и попал в этот перепутанный клубок трудных и ненужных мне отношений. И еще испытывал естественную жалость к пожилой женщине, чьи последние, может быть, дни будут отравлены, чем-то бездушным, корыстным и нечистоплотным...

Вспомнился и Михаил, от которого так упорно, с пьяной бессмысленностью открещивался Женька. "Его-то жена жива?"

Эту женщину я не знал совсем. Появление ее на похоронах Михаила было полной для нас неожиданностью. Правда, он был старше нас с Сергеем, и в армии служил, и даже конец войны на фронте захватил. Впрочем, в числе героев он себя никогда не заявлял. Тогда героев войны было много, и никто особенно не выносился. Считалось, что долг выполняли, и вернувшиеся даже какую-то неловкость испытывали перед вдовами и сиротами, чьи мужья и отцы полегли навеки. Само слово "ветеран" не вошло еще в употребление. Короче, Михаил был для нас просто парень постарше, который все еще ходил в гимнастерке да носил конспекты не в портфеле, а в старой полевой сумке.