Остров бабочек

Ого, прикинул я, здесь Григорием Паламой и не пахнет. Это скорей напоминает теологическую концепцию Тейяра де Шардена, ниспровергателя томистской системы Фомы Аквинского, где (у Шардена) Христос представлен в каждой частице ткани универсума в виде духовной энергии.

Во время нашего разговора две девочки, собирающие землянику, приблизилась к нам на сто шагов. Они уже, видимо, набрали свои ведёрки и, оставив их в траве, предались своих детским забавам. Сначала они дразнили пчёл, смешно отмахиваясь руками, потом бросились носиться за бабочками. Одной на вид было лет двенадцать, другой – одиннадцать. Их сбившиеся платки открывали русые волосы с тугими косами. А ситцевые светло-лимонные платьица метались по лугу точь-в-точь как крылья бабочек. Их крики были полны восторга и счастья. До нашего слуха даже доносились обрывки их фраз. «Даша, гляди, какая красива бабочка! Жаль, что сачков мы не взяли. В следующий раз надо папу уговорить взять с собой сачки!» «Алёна, куда ты всё время от меня убегаешь?» «Съела?! Не догонишь, не догонишь… Даш, ты чего там увидела?» «Алёна, иди сюда скорей! Смотри, какой жук! Я такого ни разу не видела». Даша подошла к склонившейся на корточки Алёне, и низко нагнулась. Они быстро затихли. Видимо, девочки были удивлены увиденным, и молча созерцали какую-то тайну природы, которую невозможно передать человеческой речью.

– Вот посмотри, мил человек, – обратился ко мне старец, тоже наблюдавший за игрой детей. – Совсем ещё крошки, а ведь через лет пять-шесть будут красавицы и воспламенять в сердцах страсти. Природа освещает их на это, чтобы потом они стали любимыми женщинами, а после и матерями – высшее назначение женщины.

– А инокини? – задал я вопрос. – Разве стать Невестой Христовой не может быть венцом для женщины?

– Мы с тобой этого уже косвенно касались, – отозвался старец. – Но сейчас я иначе скажу. В нынешнем положении, когда русский народ сокращается, в глазах Христа для женщины нет лучшего поступка, как стать матерью. Ибо Русь его вотчина. А без русских людей Россия лишится качественного показателя Руси Святой. К сожалению, здесь количество переходит в качество.

– Ответь ещё мне на один вопрос, – собравшись духом, спросил я. – Если человек женатый, имеет детей, но полюбил молодую женщину. Что ему делать?

– Ответ будет однозначный, – насупив брови, ответил старик. – Семья, прежде всего. – Он немного помедлил и докончил свою мысль. – Конечно, бывают различные ситуации. Но любовь к молодой женщине может быть мимолётной, случайной. Причиной такой привязанности может быть низменная страсть, которая на время способна окраситься высоким чувством. Поэтому в мире торжествующую женственность и ограничивает жезл Христа-Вседержителя. Но жизнь сложная вещь, поэтому нам и дана свобода выбора. Пусть каждый делает свой выбор сам, как подсказывает ему совесть, которая всегда напомнит, что не следует рьяно угождать своим похотям-инстинктам. Ибо человек – венец творения. Ну а теперь мне нужно идти. Спасибо, что дал мне отдохнуть в своём обществе.

– А куда, отец, ты направляешься? – поинтересовался я.

– В Кашкино, – был ответ. – Там заночую у знакомого звонаря, а утром дальше в путь. Велика Россия…

Тут мне вспомнился дед из чеховской повести «В овраге», который Липу утешал. Вот он так же, как этот паломник, скитался по отчизне, и так же сказал «Велика матушка Россия!». Ещё он сказал несчастной девушке «Верь моему слову, милая. Будет и хорошее, будет и дурное. Но хорошего будет больше».

За этими мыслями я упустил из виду старика, который не по годам ловко встал, накинул котомку и пошёл в сторону шоссе, опираясь на палку-посох. Я только крикнул ему в спину «До свиданья, провинциальный Златоуст!». Он не обернулся. Лишь поднял правую руку, показывая, что слышит меня и благодарит. Но всё-таки он мне не объяснил разницу между страстью и похотью-инстинктом. Наверно, страсть более объёмное понятие, как и любовь. Я поднял голову и задумался.

А что он говорил об инокинях? восстанавливал я в памяти нить только что произошедшего разговора. В какой-то степени я с ним не мог не согласиться. Разбередил он мне своими мыслями душу. Вспомнилась мне инокиня Анастасия, замечательная русской красотой. Голубые глаза, светло-русые волосы (прядь их непослушно выпадала из-под апостольника, вот я и усмотрел цвет волос). Милая, кроткая, добрая, рождённая для того, чтобы в честь её слагали стихи. Как принял причастного хлеба. …Глаза голубые – как небо. Ланиты как маковый цвет. Душа же, как майский рассвет. Но вот случилось несчастье – рак. Так и истаяла свечой. В последние дни земной жизни своей болезненной бледностью как же схожа она была с послушницей, готовящейся к постригу со знаменитой картины Нестерова! В этом было какое-то предзнаменование, жертвенность, может. Как мне её было жалко! Увядал прекрасный цветок. И обида брала за душу, что не оставила после себя таких же красивых, кротких и добрых детей. А ведь, прав паломник, русское население сокращается. Кто населит необъятные просторы родины, которую нам завещали предки?

Я вздохнул и медленно поднялся. Девочки с отцом направлялись к остановке, обходя меня по косой линии. Они прилежно, забыв про проказы, шли и чего-то говорили отцу. Я ещё раз осмотрелся. Бабочки так же резво кружились, кузнечик трещал, ласточка, чуть ли не касаясь острым крылом причудливых линий облаков, так же носилась в воздухе, собирая своим деткам корм.

Да, Деметра нынче радуется не нарадуется на любимую дочь свою Персефону. Всё цветёт, зреет, поёт, благоухает. Но нет со мной рядом женщины тонкой, как тростинка, игривой, как мотылёк, ароматной, как луговой цветок. Пусть златокудрый Феб свои стрелы направляет в сомлевшие плоти трав, пчёл и людей, чтобы густая кровь хмелила голову хиосским вином! О, если бы Ирина была рядом! Сомлевшая, покорная, хмельная! Чтобы я ей сказал тогда? Нельзя тобой не вдохновляться. Нельзя тебя не боготворить. Игра каприза и души, легчайшая, как нить паутины, витиеватая, как арабская сказка. Возьми на радость из моих ладоней Немного солнца и немного мёда, Как нам велели пчёлы Персефоны. Пусть снятся нам лишь светлые затоны, где лебеди на гладь роняют перья, где родники из горного хрусталя! Ты слышишь ли звучанье томной флейты? Мелодия Орфея так печальна! Грущу, молю, люблю и изнываю… Нам остаются только поцелуи, Мохнатые, как маленькие пчёлы, Что умирают, вылетев из улья.

Зевс и Гера

Перед самым подъездом худенькая узкобёдрая с лисиным личиком девочка в цветной майке и в штанишках-лосинах играет в классики. Прыг– прыг-скок. Прыг– прыг-скок. На макушке забавно мотается белый полураспущенный бантик. Ножка в туфельке со стёртой подошвой перемещает через разрисованные синим мелом линии баночку из-под косметики, пудреницы, что ли. Она так увлечена своим делом, что не замечает, что творится вокруг неё. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок. Палисадник с уже отцветшими жасмином и жимолостью прячет в своей тени мхи и влаголюбивых существ, которые порой безобразны. Кусты бересклета пытается отодвинуть сдерживающий их растительное буйство облупленный штакетник. На ветку барбариса шмыгнула горихвостка, схватила зелёную гусеницу, подрыгивая оранжево-чёрным хвостом, капнула на прощанье помётом и улетела восвояси. Возле зарешёченного продувного окошка окотившаяся облезлая кошка ест из блюдца приношение добрых самаритян. На лавочке возле брошенного велосипеда развалился толстый мальчишка в уже узких ему шортах. Он гримасничает. Жуёт кислятину – листья барбариса. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок. На проезжей части гульки и воробышки, пользуясь моментом, пока нет прохожих и автомобилей, неспешно поклёвывают пшено, посыпанное какой-то боголюбивой бабушкой. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок.

– Как только тебе, Верка, не надоест часами играть в эту ерунду, – говорит толстяк и осторожно гладит ладошкой по опревшим ляжкам.

– А как тебе, Гришка, не надоест жевать целыми днями, – парирует Верка. – Сколько тебя знаю, ты всегда чего-нибудь да жуёшь.

– Моя бабушка говорит, как полопаешь, так и потопаешь, – резонно замечает Гришка. И оставив ляжки в покое, принимается за веснушчатый нос, выковыривая мизинцем из его недр козюльки.

– Это правду твоя бабушка говорит, – говорит Верка, не отрываясь от игры. – Когда ты спускаешься, аж содрогается весь дом. Удивляюсь, как только он до сих пор не рухнул!

Гришке надоедает эта тема, и он переводит разговор на Веркиного брата, хулигана Кольку Яшина.

– А это правда, что Колька стекло на прошлой недели выбил?

– Правда-правда, – подтверждает Верка.

– А это правда, что он учительнице нагрубил?

– Правда-правда, он такой! – в словах Верки слышится гордость за старшего брата.

– А ты знаешь, что он кошку за хвост таскает? – спросил Гришка.

Верка остановилась. Сжав маленькие кулачонки, она вопросительно поглядела на круглое хомячье лицо Гришки и сказала:

– Я ему паразиту такую кошку дам! Он меня запомнит! Никто ему такого права не давал кошек за хвост таскать!

Всей этой сценки я оказался невольным свидетелем. Я стоял в стороне, прикрытый кустами палисадника, и всё не решался дойти до подъезда Кольки Яшина, потому что понимал, что ничего путёвого из этой затеи не выйдет. Пускай родители и предупреждены о моём визите, но особо они там меня не ждут. Ибо, во-первых: не уважают профессию учителя, приносящую сущие копейки. Во-вторых, сами давно знали, что их оболтуса ничем уже не исправить, и поэтому нефига им предлагать волшебные педагогические рецепты. Но как бы там ни было, надо было идти, коль договорились о встречи, и не формально поговорить, а лишний раз попытаться убедить их как-то повоздействовать на поведение их сына, по крайней мере, чтобы в школе он придерживался установленной дисциплины.

Когда я решительными шагами направился к подъезду, где скакала пигалица Верка, то она почтительно посторонилась, предусмотрительно пнув носком коробку из-под парфюмерии под лавку между жирных опревших Гришкиных ляжек. Я неспешно прошёл по асфальту, стараясь не наступать на меловые линии, отчего моя походка была весьма неровной и, должно быть, выглядела смешной со стороны. Когда я уже закрывал за собой дверь со сломанным кодовым замком, до меня донёсся тихий голос Верки:

– Это Осколок, идёт жаловаться на Кольку.