Остров бабочек
Шрифт:
Я улыбнулся про себя этой кличке. В конце концов, все ведь мы были детьми и так же давали учителям прозвища. Так же меня за глаза ученики называли ещё и Бахусом. Ну и ладно! Бахус так Бахус. Осколок так Осколок.
Я вошёл в полутёмную домину, сложенную из кирпича, дерева и покрытую ржавым листовым железом. Через немытые запаутининные окна кое-где пробивался матовый свет, в лучах которого плавали пылинки. Тут же мне в лицо пахнуло сыростью, кошатиной и духом кислых щей, скорей всего, варившихся на первом этаже. Для начала не плохо. Достоевский бы оценил эти мистические светотени и колоритные запахи. Как светотени мученик Рембрандт, Я глубоко ушёл в немеющее время… Что-то мне подсказывало, что нутро этого строения имеет дух, который сродни духам великих усыпальниц и склепов древности.
Дом был старый трёхэтажный со скрипучей лестницей и обширным забарахлённым чердаком с полутрухлявой изъеденными древоточцами стропилами. Когда я поднимался с первого
Немного помявшись на резиновом коврике и посмотрев на куранты, показывающие 18.29, я, наконец, позвонил в квартиру. Через минуту мне открыл дверь глава семьи, Геннадий Кондратьевич. На нём болтались спортивные штаны с ослабленной резинкой. Брюхатое волосатое тело покрывала майка с логотипом Спартака. Приветствовать ему меня было некогда, ибо он разговаривал по телефону. Включив лампочку в прихожей, и на том спасибо, он только кивнул мне головой с редкими бледно-рыжими волосами, мол, проходи в дом. Я быстро скинул кроссовки и, пошарив глазами по обувной полке в поиске тапочек и не найдя таковых, отправился вслед Яшину старшему в одних носках с дыркой на правом большом пальце.
Пока я здоровался, разувался, шёл по просторному коридору и входил в гостиную, он всё базарил по телефону, как неугомонный.
– Нет, эту хреновину, ну трубу оцинкованную твою, так просто не возьмёшь. А? Я говорю, не возьмёшь простыми электродами. Илюх, ты слушай меня, что надо делать. Кондратыч тебе глупого не скажет. Вари рутиловым электродом мр-3. И снимай цинк до железа. И шов будет ровный. И разрушатся окисные формы железа. А цинк-то какой? Тфу! Наверняка с примесью олова. А что? не было другого? А? Дарёному коню, говоришь… Хотя какой тут нахрен дарёный конь? Скажи ворованный. Ты же, Илюха, цыган ещё тот! Ладно, ладно. А то ещё обидишься. Ты же у нас с принципами. Так, теперь слушай. У тебя сварочный инвертор в наличие имеется? Если нет, то можешь взять у Губанова. Он не откажет…
Пока Геннадий Кондратьевич, погрузившись в мягкой диван с закинутой ногой, на которой еле держалась трясущаяся тапочка, трепался по телефону с Илюхой, я, не дождавшись приглашения, сам сел на стул рядом со столом, и занялся разглядыванием уже знакомой мне по нескольким посещениям гостиной. Метраж гостиной был где-то двадцать метров. В центре стоял квадратный неполированный стол с хрустальной вазой посередине, где сохли и пылились несколько веток благовещенских верб. Края стола были подозрительно щербаты. Видимо, хозяин о них открывал колпачки из-под пива или колотил о них воблу. Я подумал, если на сей стол постелить охристой бахромчатой скатертью, да ещё поставить канделябр с горящими свечами, то вполне на нём можно будет раскладывать пасьянс или в окружении благообразных спиритов вызывать, к примеру, дух мадам Блавацкой. По крайней мере, атмосфера гостиной к подобным занятиям располагала. У меня над головой висела люстра, состоящая из каплеобразных деталей. Наверно, такие же застывшие капли видят туристы в карстовых пещерах под Гаграми. По левую руку от меня выпячивалась стенка местного производства. За стеклянными дверцами одной половины лучисто блестел хрусталь и матово тускнел фарфор. За дверцами другой половины стояли новенькие, ни разу нечитанные книги. Всё собрания сочинений, чтобы цветовая гамма не очень пестрела. По правую руку стоял диван с развалившемся на нём хозяином дома. За диваном во всю стену висел ковёр с витиеватыми орнаментами – бессонный труд туркменских мастериц. Несколько картину портили дверь и окна, выходящие на балкон, где сохло бельё, в том числе синие безразмерные сатиновые трусы главы семейства. Я посмотрел вниз. По полу из мягкого линолеума полз паучишка. Это ещё не самый худший вариант комнатной фауны. Я уже начинал уставать от напряжения, которое, непременно, должно было возникнуть в течение нашей беседы, а Геннадий Кондратьевич всё трепался и трепался по «дебильнику», словно я был мимолётным виденьем, чуть ли не гением чистой красоты, который может пригрезиться
только с бодуна. Теперь с чисто хозяйственных проблем Яшин старший перекинулся на намечающуюся рыбалку.– Нахер тебе удочки, эстет паршивый? Берём бредни и всё. Соответственно, жрачку, пять пузырей. Считай, каждому на рыло. Жора, Келдыш, Тунгус и мы. Так давай заканчивать. Тут меня человек ждёт. И денег не оберёшься с этой сотовой связью. Завтра поговорим на работе.
Геннадий Кондратьевич выключил телефон и бросил его в угол дивана.
– Так, – наконец, обратился он ко мне. – Вы пришли насчёт Кольки? Фу ты! Что ж я задаю глупый вопрос? Мы же об этом предварительно по мобильнику обсудили.
Он немного замялся. Теперь он не казался бодрячком. Его опущенные в углах глаза выражали усталость. Глянув почему-то враждебно на меня, он, ничего не сказав, встал с дивана и направился в соседнюю комнату. Открытые двери позволили мне по характерным неестественным возгласам понять, что там смотрят какой-то сериал, продукт чудовищной мутации: бразильское и мексиканское мыло, шедшее на экранах страны несколько лет, не могло не оставить в душах соотечественников неизгладимый пряный осадок, который заставлял теперь видеть в славянских типажах что-то смугло-экзотическое, в берёзовых рощах – что-то джунглеподобное, а в особняках с Рублёвки – что-то типа убогих тростниковых фазенд. Страстной почитательницей этих шедевров являлась супруга Геннадия Кондратьевича, Раиса Александровна. Видимо, трудно было оторвать жену от перипетий бандитско-любовного сюжета, так как минут пять между супругами была ожесточённая перепалка. Наконец, Раиса Александровна сдалась, но в её голосе я услышал истерические нотки. «Главней всего погода в доме», как пела обворожительная Лариса Долина. Какая же погода, чёрт возьми, в этом доме? Какая бы погода не была, мне здесь ничего хорошего не сулило. А значит, миссия моя могла потерпеть полное фиаско. Телевизор заглохнул. Послышались шаги. Я внутренне содрогнулся. Надо было перед походом к Яшиным принять валерьянки, что ли. Иногда у меня бывают странные фантазии. На этот раз на мгновение мне почудилось, что ко мне идут вампиры, чтобы высосать из меня всю до последней капли кровь, или врачи, которые собирались забрать у меня здоровые органы для дышащего на ладан олигарха. От нервного напряжения, я повернулся на стуле к дивану, точнее, к ковру, вытканный туркменскими мастерицами, чтобы взглядом окунуться в его узорную мандалу. А тут ещё, барабаня пальцами левой руки, я, надув щёки, протрубил марш из увертюры к «Вильгельму Теллю» Россини, но сразу же его оборвал, когда в гостиную вошла, как разъярённая фурия, Раиса Александровна, а следом за ней взмыленный, ещё больше опустивший углы глаз Геннадий Кондратьевич. Этот марш, впрочем, мог бы приподнять им обоим немного настроения.
– Чем имею честь видеть вас в своём доме? – выпалила фурия и, затянувшись туже в полосатый халат, не скрывающий её округлостей, элегантно уселась на диван. Её янтарные с подведёнными ресницами глаза источали змеиный яд. Крашенные каштановые волосы на затылке были стянуты в небольшую косичку, которая её очень молодила. На фоне стоящего мужа она выглядела очень даже ничего, но янтарь её глаз напоминал о пришедших с чуждых планет инопланетянах, какими их обычно показывают голливудские космооперы.
– Видите ли, – начал я, выйдя из ступора, ибо вспомнил, что здесь нахожусь на законных основаниях, как классный руководитель их отпрыска, и более того, как посол верховной воли, то бишь, директорской. – Я хочу поговорить о поведении вашего сына. Надеюсь, вас ещё интересует поведение вашего сына?
Когда я это говорил, то смотрел лишь в глаза этой женщины, ставящей меня ниже её ногтя. Дырка в носке меня сильно смущала. Поэтому я наступил левой ногой на правую, тем самым скрывая дырку на большом пальце. Сначала надо было попытаться наладить контакт с ней, ибо, как я догадывался, она здесь решает, если не всё, то очень многое.
– Что? Колька опять что-то натворил? – резко заговорила она. В её интонации слышалось непонимание, граничащее с раздражением. – Господи, неужели и сейчас, во время отработки?
– Отработка проходит на территории школы, – как можно спокойнее продолжил я. – И в обществе педагогов. Так что дисциплина, действующая в течение учебного года, не отменяется одним фактом существования школьной практики.
– Многие родители возмущены тем, что дети, как египетские рабы, должны вкалывать во время летних каникул. —Попыталась уйти от темы Яшина, как иная баба, ходящая по клюкву, делает ненужный крюк по болоту.
Я решил её тут же возвратить на нужную тропу, иначе разговор мог бы погрязнуть в ненужной дискуссии по другому поводу.
– Эти отработки не являются современной выдумкой. И я, и вы, и ваш муж, проходили все эти работы во время летних вакаций. (Честное слово, не знаю, зачем, я, графоман несчастный, ввернул эти «вакации»). Разве не так?
– Ну, это было совсем другое время, – немного смягчилась Раиса Александровна. – Теперь мы все живём в другой стране.
– Но это не подразумевает отмену очевидных положительных вещей. Если мы подкорректировали, и подчас глупо, некоторые оценки нашей истории и социально-политического устройства, то никто ещё не отменял нормы морали и поведения в обществе.