Остров, одетый в джерси

Трава. Только аккуратная трава находилась в том месте, на которое указывала Эуленетт. Травяной ковер простирался влево и вправо. Ни темное пятно земли, ни голубое пятно лужи не нарушало ровной его поверхности. Да и удивительно было бы увидеть здесь лужу. Английские газоны славятся своей аккуратностью.

— Там в траве кран.

— Не может быть!

— С холодной и с горячей водой.

Я нагнулся и действительно увидел кран, расписанный под зеленые стебли. У него оказались две ручки. На одной было написано «холодная», а на другой «горячая».

— А теперь — к лемурам!

Мы завернули за клетку с барсами, и я увидел плакат:

«Осторожно! Кроткие лемуры! Просьба не стучать в стекло!»

По отдельности каждое трех предложений было ясным и понятным. Но понять их общий смысл было трудно.

Во-первых, почему «осторожно», если лемуры кроткие?

Во-вторых, что скрывается за этим словом — «кроткие»? Тихие? Скрытные? Или, может быть, затаившиеся?

Наконец мне удалось ухватить некоторый смысл. Затаившийся для того и затаился, чтобы на кого-нибудь накинуться. И поэтому нужно быть осторожным.

В тихом омуте известно, что водится.

Только не понятно, почему в стекло не стучать. Никаких стекол, в которые можно было бы стукнуть, я не видел. Лишь сетчатый переплет охватывал вольеры, примыкающие к зданию.

Но все же — хорошо, что предупредили: кто предупрежден, тот вооружен!

Позвенев железной гроздью, Эуленетт открыла двери, и мы вошли в лемурятник.

Тут-то я и увидел громадные стекла, в которые действительно стучать никак не стоило.

Ряд освещенных, будто бы магазинных, витрин, тянулся от входа к выходу в конце длинного коридора.

Бродя по улицам, за таким стеклом можно увидеть шубу, шапку или ювелирное украшение, надетое на пластмассовую шею. Но того, что увидел в лемурятнике, я увидеть никак не ожидал.

Вместо манто и лайковых перчаток на деревянной полочке, вытянувшись кверху, стоял драный шерстяной носок.

Стоящий носок — само по себе зрелище удивительное. Много ли вы за свою жизнь видели таких носков?

А этот, кроме того, грыз, причем с явным аппетитом, бамбук.

Конечно, это был не простой синтетический носок фабрики «Красная новь». У этого носка были глаза-пуговицы, уши-бантики и нос-фантик.

Нос-фантик иногда подробно обнюхивал бамбук и тогда принимал форму вареника, или даже пельменя.

К стеклу лепилась табличка:

«Кроткий лемур. Обитает в районе озера Алаотра, Мадагаскар. Чрезвычайно редкий вид. Джерсийский зоопарк проводит программу по восстановлению его численности».

Тут лемур заметил, что на него смотрят.

Он замигал пуговицами, сделал нос фигой и вышел через отверстие на улицу. За собою он вытащил длиннейший стебель бамбука.

— Обиделся, — подумал я. — Какой-то он слишком уж кроткий.

Эуленетт загремела чем-то в темноте и подошла ко мне с новым ведром, с желтым.

— Принеси воды.

Я с трудом отыскал расписанный под траву кран и налил полное ведро.

— Уелл дан! — сказала Эуленетт. — Сейчас будешь мыть стекла.

Да, смотритель в зоопарке не только смотрит. Он еще и чистит, метет, моет. Его конечно, можно было бы назвать мойщиком или метельщиком, но смотрителем все же лучше. Это слово отражает главное качество служителя зоопарка — наблюдательность. Помыв, почистив и накормив, он наблюдает, как ведет себя животное в подметенном помещении? Что ест? Не следует ли сделать рацион разнообразнее? Хороший смотритель заносит все увиденное в дневник. Делает выводы, которые позволяют ему подметать и кормить еще лучше.

— Дайте тряпку, пожалуйста.

— Какую тряпку? — удивилась Эуленетт. — Вот тебе стеклоочиститель.

Она протянула мне штуку, напоминающую автомобильный дворник с ручкой от совка.

Эуленетт опрокинула над ведром какую-то пластмассовую бутыль, и к воде потянулась длиннейшая, тягучая капля. Она тянулась медленно и никак не могла оторваться от бутыли. Наконец капля достигла воды и, пустив пузыри, утонула.

Следом за ней в воду упала губка, но осталась плавать на поверхности.

— Значит так. Все очень легко. Закрыл выход на улицу рычагом. Открыл вход в клетку. Зашел внутрь. Вымыл стекло. Поставил кормушку. Вышел. Закрыл вход в клетку. Открыл выход на улицу.

Все очень легко.

— Погодите, погодите, — сказал я, выхватывая из кармана ручку и записную книжку. — Я запишу. Так: «закрыл выход…»

Эуленетт повторила.

— Ты с этого конца мой, а я с того начну. Встретимся в середине.

Я еще раз перечитал бумажку, закрыл выход на улицу и на корточках залез через крохотные дверцы в клетку. Вдруг в уши мне ударил бешеный стрекот. Я поднял голову и увидел лемура, который приготовился к обороне своего домика.

— Мама дорогая! — сказал я и стал выползать из двери. — Лемуров-то оказалось два!

— У тебя там все нормально? — донеслось с другого конца коридора.

— Все оки-доки! — ответил я.

Затем стал снова открывать, закрывать и вползать на карачках.

В клетке я с трудом встал и втиснулся между полкой и стеклом. На темном фоне стены оно отражало не хуже зеркала.

Я стал мылить свое отражение губкой и водить по нему стеклоочистителем. Мне казалось, что я брею себя огромной бритвой.

— Так, — я поглядел на бумажку, — поставить кормушку, закрыть и открыть.

Я поставил кормушку, закрыл и открыл.

В этот момент подошла Эуленетт.

— Как дела?

— Вот тут помыл, покормил сейчас следующих закрывать буду.

— Нечего закрывать. Я уже все сделала.

Да. Пока я закрывал и перезакрывал, Эуленетт закончила работу в остальных клетках, которых, не считая моей, было семь.

— Что же на это можно сказать? — думал я. — Ничего хорошего.

— Уелл дан, — сказала Эуленетт и огорченно покачала головой.

17

— Ты устал, тебе нужно отдохнуть.

Действительно, вымыл одну клетку, а устал — будто вычистил сто.

А вот смотрители целый день моют и не устают.

— Тебе нужно иметь кофебрейк.

Нужно, очень нужно было мне иметь кофебрейк. Необходимо было восстановить силы, поправить поколебленную веру в себя.

— Где же я могу его иметь?

— В доме Даррела, на первом этаже. Но не задерживайся. Впереди ай-аи!

— Ай-аи впереди, — думал я, направляясь к особняку. — Это что, намек на предстоящий выговор за плохую работу?