От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

Когда 21 июня под председательством советника военного министра Джорджа Гаррисона собрался на свое последнее заседание Временный комитет, для Белого дома это имело уже ритуальное значение. Комитет проштамповал рекомендации Совета научных консультантов от 16 июня, скорректировав лишь идею предварительного оповещения трех стран: России, Франции и Китая. Последние две было решено не упоминать. Была высказана идея включить проблему атомного оружия в контекст будущих советско-американских переговоров.

«В июне и до середины июля 1945 г. Трумэн окончательно остановил свой выбор на двойном решении, – справедливо замечал Мальков. – Придя без колебаний к выводу о необходимости применения атомной бомбы против Японии (чем скорее, тем лучше), он надеялся таким образом решить сразу несколько труднейших задач: во-первых, сделать ненужным дорогостоящее и рискованное вторжение на Японские острова, избежав больших потерь армии США в живой силе; во-вторых, обеспечить предотвращение вмешательства в войну в больших размерах (или полностью) Советского Союза, что неминуемо после капитуляции Японии привело бы к претензиям Сталина на особую роль на Дальнем Востоке и в Китае в частности; в-третьих, снять вопрос о переброске американских войск из Европы на Дальний Восток, т. е. обеспечить баланс сил на Европейском континенте и тем самым остановить дальнейшее распространение советского влияния.

Но испытание атомной бомбы могло окончиться неудачей. На этот случай Трумэн предусмотрел сохранение в силе договоренности со Сталиным о вступлении СССР в войну с Японией…»

В начале июля Эдвард Теллер передал Оппенгеймеру текст петиции, родившейся по инициативе Сциларда и распространявшейся на объектах Манхэттенского проекта. В ней содержался призыв к Трумэну не использовать атомное оружие против Японии до предъявления ей ультиматума с условиями капитуляции: «Соединенные Штаты не должны прибегать к использованию ядерных бомб на этой войне без опубликования предъявленных Японии подробных условий сдачи и сознательного отказа Японии от их выполнения». Под петицией стояли 155 подписей участников ядерного проекта. Под протестом против петиции подписались двое.

Оппенгеймер, увидев текст, не на шутку разозлился и разнес Сциларда и его сторонников:

– Что они соображают в психологии японцев? Как они могут судить о правильном способе окончания войны? Подобные решения должны принимать такие люди, как Стимсон и генерал Маршалл.

«Наш разговор был короток, – читаем в мемуарах Теллера. – Его резкие отзывы о моих близких друзьях, нетерпение и горячность сильно меня расстроили. Но я с готовностью принял его решение». После чего Теллер написал Сциларду: «То, что мы работали над этой ужасной штукой, – чистое совпадение. И это не дает нам права решать, как она должна использоваться».

Второго июля Стимсон был в Белом доме, чтобы представить Трумэну проект обращения к народу в связи с планируемой атомной бомбардировкой, зачитать которое Трумэну предстояло не до, а после атомной атаки. Не обошли собеседники и вопрос о том, какому японском городу предстояло стать первым объектом для атомной атаки.

Начальные прикидки на этот счет были сделаны еще в декабре 1944 года генералом Гровсом совместно с полковником Тиббетсом. Их выбор пал на город, который не был разрушен обычными бомбардировками – миллионную древнюю японскую столицу Киото. За ней в коротком списке для уничтожения следовали Хиросима, Иокогама и Кокура (часть современного Китакюсю).

«Привлекательность» Киото в глазах Гровса и других членов специального комитета по выбору цели заключалась в том, что это был религиозный и духовный центр Японии, разрушение которого окажется наиболее болезненным для японцев как нации. Когда 12 июня вопрос поступил на рассмотрение Стимсона, опытный генерал был слегка шокирован: он в прошлом несколько раз посещал Киото, и город произвел на него огромное впечатление своим утонченным величием. И министр понимал, какой урон будет нанесен имиджу Америки, если бомба сотрет в пыль город-легенду с многочисленными архитектурными шедеврами. Стимсон и спас Киото, немедленно возразив:

– Я не могу дать согласия бомбить этот город.

Присутствовавший при сем Маршалл дипломатично промолчал.

Так первой в списке оказалась Хиросима. В Америке, да и в остальном мире, тогда мало кто слышал о Хиросиме, а потому ее легко можно было изобразить в виде чуть ли не главного центра военно-промышленного комплекса Японии, которым город не был. Президент выбор одобрил.

В мемуарах он напишет: «Сотрудники Стимсона подготовили список городов Японии, которые могли бы послужить целями для нападения. От Киото, хотя генерал Арнольд и считал его центром военной активности, отказались, когда министр Стимсон указал, что город является культурной и религиозной святыней японцев.

В итоге в качестве целей были рекомендованы четыре объекта: Хиросима, Кокура, Нагасаки и Ниигата. Именно в таком порядке они были перечислены в качестве точек для первой атаки. Порядок выбора соответствовал военному значению этих городов, но при этом должны были учитываться погодные условия на момент бомбардировки. Прежде чем выбранные города прошли утверждение как подходящие для военных целей, я лично подробно обсудил их со Стимсоном, Маршаллом и Арнольдом, и мы решили вопрос о сроках и окончательном выборе места первого удара».

На встрече с Трумэном на следующий день – 3 июля – Стимсон предложил Трумэну оповестить Сталина о бомбе на Потсдамской конференции и рекомендовал, как это лучше сделать:

– Надо сказать Сталину, что мы работаем, как черти, чтобы создать это новое оружие, что оно практически готово, и мы собираемся применить его против Японии. А вот если оно окажется эффективным, мы предлагаем Сталину вслед за тем начать переговоры с целью установить контроль над ним, обеспечив миру безопасность и устранив угрозу уничтожения цивилизации. Если Сталин будет добиваться детальной информации о характере нового оружия и способов его производства, можно ответить, что мы еще не готовы сообщить эти сведения.

Президент выслушал эти рекомендации и сказал, что внимательно их обдумает.

Вот тот связанный с бомбой политический багаж, с которым Трумэн отправился в Потсдам.

Но бомба еще не стала реальностью. Белый дом всячески торопил Гровса, а тот Оппенгеймера. «На нас невероятно давили, чтобы мы закончили работу к встрече в Потсдаме, и мы с Гровсом препирались несколько дней», – расскажет позднее Оппенгеймер. Трумэн желал получить испытанную и готовую к применению бомбу до конференции.

В начале июня Трумэн записал в дневнике: «Каждый раз, когда мы устанавливаем добрые отношения с русскими, какой-нибудь идиот, считающий себя умником, вдруг начинает на них нападать. Я не боюсь русских. Они были нашими друзьями, и я не вижу причин, почему бы им всегда ими не быть. Единственная проблема – это сумасшедшие американские коммунисты. Их у нас только один миллион, но они преданы Сталину, а не президенту США. Я бы с удовольствием послал их в Россию. Я уверен, что дядя Джо немедленно отправит их в Сибирь или в концентрационный лагерь. Но я не могу этого сделать и не сделал бы, если бы мог. Эмма Голдман и Уильям Фостер на собственном опыте убедились, что диктатура пролетариата не отличается от диктатуры царя или Гитлера. В России нет социализма. Это рассадник особых привилегий… Но мне наплевать, что они делают. Они, видно, любят свое правительство, иначе они бы не умирали за него. Я тоже люблю наше государство, поэтому давайте уживаться. Я знаю, что американцы – любопытствующие типы. Они вечно засовывают носы в чьи-нибудь дела, которые отнюдь не являются их делами».