От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

В 5.10 из громкоговорителей центра управления прозвучал голос чикагского физика Сэма Аллисона:

– Отсчет времени – ноль минус двадцать минут».

Установилась полная тишина. Конант сказал, что он никогда не представлял, что секунды могут тянуться столь долго. Многие из людей в соответствии с приказами попытались прикрыть глаза тем или иным способом.

Бригадный генерал Томас Фаррел находился на наблюдательном пункте – в 10 тысячах ярдов к югу от точки взрыва. Вот его впечатления: «Обстановка в укрытии была настолько драматичной, что ее не передать словами. Вне и внутри укрытия находились до двадцати человек, занятых последними приготовлениями к взрыву. Это были: доктор Оппенгеймер, директор, вынесший на себе всю тяжесть научных исследований по разработке оружия из сырьевых материалов, полученных в Теннесси и Вашингтоне, и его ближайшие помощники – доктор Кистяковский, который работал над особыми взрывчатыми веществами; доктор Бейнбридж, который наблюдал за подготовкой к испытанию; доктор Хаббард, эксперт по погоде, и другие. Кроме них было несколько солдат, два-три армейских офицера и один военно-морской офицер. Укрытие было заставлено большим количеством оборудования и радиоустановками».

Начался отсчет времени до взрыва. Напряжение нарастало. Из воспоминаний очевидцев и участников ядерной программы известно: ученые чувствовали, что их расчеты верны и бомба обязательно взорвется, но все равно у каждого в глубине души все еще оставалось сомнение. Большинство присутствовавших – христиан, иудеев и атеистов – молились.

Оппенгеймер, когда наступил отсчет последних секунд, оперся о столб, чтобы не упасть, и неподвижно смотрел вперед. За две минуты до запланированного взрыва весь персонал лег лицом вниз ногами к эпицентру взрыва. Лег и Оппенгеймер, уткнувшись лицом в землю, произнеся при этом:

– Господи, как тяжки дела эти для сердца.

Прозвенел зуммер. В 5 часов 29 минут 45 секунд электрический заряд по проводам ушел на детонаторы. Все 32 запала сработали одновременно, сдавив плутониевый шар в центре бомбы.

Брат Оппенгеймера Фрэнк находился в тот момент рядом. Хотя Фрэнк лежал на земле, «свет начальной вспышки проник под веки, отражаясь от земли. Открыв глаза, я увидел огненный шар и почти сразу же – неземное, зависшее в небе облако. Оно было очень яркое и багровое». Фрэнк вспоминал, что его брат просто воскликнул:

– Сработало!

Предрассветную тьму разорвала вспышка, за ней последовала мощная взрывная волна и раздался оглушительный грохот. Свет «ярче полуденного солнца», рожденный взрывом мощностью 20 килотонн в тротиловом эквиваленте, был виден на расстоянии свыше 300 км, а гул докатился и до более отдаленных мест.

«Потом была эта невероятная, не имевшая аналогов, световая вспышка, – напишет генерал Гровс. – Мы все перевернулись на живот и посмотрели через темные очки на огненный шар. Сорок секунд спустя ударила взрывная волна и послышался звук взрыва, которые уже не могли испугать нас после того, как мы были ослеплены этим небывалой интенсивности светом. Доктор Конант подполз к нам, и мы пожали друг другу руки, обменявшись поздравлениями».

Над землей расцвел гигантский желто-оранжевый плазменный шар, из которого стало расти грибовидное облако. Вспышка была настолько яркой и долгой, что Джеймсу Конанту, наблюдавшему со смотровой площадки, показалось, что «огонь поглотил весь мир». Эдварду Теллеру пришло на ум такое сравнение: «будто в темной комнате раздвинули плотные шторы и в нее ворвался поток солнечного света». Несколько наблюдателей, стоявших за укрытием, чтобы увидеть световой эффект, были сбиты с ног взрывной волной.

Облако поднялось на высоту 12 километров. В радиусе полутора километров от эпицентра взрыва не осталось вообще никаких признаков жизни. Стальная башня, на которой находился заряд, испарилась, на ее месте образовалась воронка диаметром 300 метров. Стадо антилоп, которое паслось возле башни, аннигилировалось. Ни гремучей змеи, ни травинки. Радиацию увидеть не мог никто, но все понимали, что она там.

Лоуренс в красках описал общее настроение: «Мощный гром раздался через 100 секунд после мощной вспышки – первый крик новорожденного мира. Он заставил ожить притихшие, застывшие без движения силуэты, вернул им голос. Воздух наполнили громкие крики. Маленькие группы людей, стоявшие до этого, словно вросшие корнями в пустынную почву растения, пустились в пляс… Люди начали пожимать друг другу руки, хлопать друг друга по спине, смеяться счастливым детским смехом».

Импульсивный русский физик Кистяковский, брошенный на землю взрывной волной, стиснул Оппенгеймера в объятьях. И радостно потребовал свой выигрыш – десять долларов. Оппенгеймер достал бумажник, но он был пуст, и Кистяковскому пришлось подождать. По возвращении в Лос-Аламос Оппенгеймер публично вручит Кистяковскому десятидолларовую купюру со своим автографом.

Повернувшись к выходу, Оппенгеймер пожал руку Кену Бейнбриджу. Тот заглянул ему в глаза и произнес:

– Теперь мы все сукины дети.

Оппенгеймер тогда так не думал. Коллега обратил внимание на его победную поступь и осанку человека – хозяина своей судьбы. «Я никогда не забуду его походку, то, как он выходил из машины… Он шел как герой вестерна, важно так. Как человек, сделавший свое дело».

Много позднее Оппенгеймер расскажет: «Мы знали, что мир уже не будет прежним. Кто-то смеялся, кто-то плакал. Большинство молчали. Я вспомнил строчку из священного писания индусов „Бхагавадгиты“ – Вишну пытается убедить принца выполнить свой долг и, приняв, чтобы произвести на него впечатление, облик четырехрукого существа, говорит: „Теперь я смерть, разрушитель миров“. Полагаю, мы все так или иначе думали об этом».

Вернувшись в основной лагерь, Оппенгеймер поднял бокал бренди, чокнувшись с братом и генералом Фарреллом. Затем позвонил в Лос-Аламос и попросил секретаршу передать супруге – пусть она поменяет простыни. Это был условный сигнал жене, что испытание прошло успешно.

После возвращения в Лос-Аламос начался пир горой.

Результаты испытания превзошли самые оптимистичные ожидания. Атомная бомба стала реальностью.

В 7.30 вечера по берлинскому времени в Потсдаме министр обороны Симпсон получил из Вашингтона телеграмму: «Больного оперировали утром. Диагноз не вполне ясен, но результаты более чем удовлетворительны и уже превосходят ожидания. Необходим пресс-релиз для местных газет. Доктор Гровс доволен. Он возвращается [в Вашингтон] завтра. Сообщение придет по почте».

Трумэн в мемуарах напишет: «Самое секретное и самое дерзкое начинание в войне увенчалось успехом. Мы теперь обладали оружием, которое не только революционизирует войну, но также изменит курс истории и цивилизации… По мере того, как я читал послание от Симпсона, я понимал, что испытание не только оправдало самые оптимистические ожидания ученых, но и что Соединенные Штаты обладают ни с чем не сравнимой взрывной мощью».

Для американского президента это меняло очень многое. Трумэн, ехавший в Потсдам, чтобы добиться вступления СССР в войну с Японией, теперь думал о том, как бы минимизировать советское участие. «Думаю, что япошки сдадутся прежде, чем туда придет Россия, – пометил он в дневнике после получения сообщения из Аламогордо. – Уверен, что так оно и будет, когда над их родиной возникнет Манхэттен».

О том, что испытание будет, Сталин и Молотов знали – об этом заранее сообщили разведчики, называя, правда, другую дату – 10 июля.

17 июля. Вторник

Сталину предложили осмотреть центр Берлина, то, что осталось от имперской канцелярии. Он ответил:

– Пусть Молотов и Берия едут.

Рассказывал Серов: «Наутро Молотов и Берия попросили, чтобы я показал им… бункер (Гитлера – В.Н.), где он покончил жизнь. Я их повез, рассказал и показал.