От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

Антонов определил наши цели на Дальнем Востоке как сокрушение японцев в Маньчжурии и оккупацию Ляодунского полуострова. После поражения Японии, сказал он, СССР выведет все свои войска из Маньчжурии. «Генерал Маршалл затем информировал русских об общей диспозиции японских сил, насколько она была нам известна… Генерал Антонов проявил особый интерес к нашим возможным намерениям предпринять операции против Курил и Кореи». Союзники уверили в отсутствии у них таких планов.

Генерал Маршал объяснил:

– Такой шаг потребует неоправданного объема перевозок, и наши эксперты полагают, что Корею можно будет без труда взять под контроль, как только наши самолеты смогут работать с аэродромов на японском острове Кюсю.

Адмирал Леги по итогам встречи с советскими военными доложил Трумэну, что «обстановка встречи была дружеской».

Меж тем Стимсон показал Трумэну послание от Гаррисона, в котором называлась возможная дата готовности к применению ядерной бомбы, которую уже собирали на острове Тиниан. Президент пришел в восторге, воскликнув, что это добрый знак. Настало время выдвинуть Японии ультиматум: принять англо-американские условия капитуляции или оказаться перед перспективой полного разгрома. Трумэн хотел сделать это сразу же после того, как Чан Кайши одобрит текст ультиматума.

За ланчем Трумэн обсудил с Бирнсом, как сообщить о бомбе и ультиматуме Сталину, чтобы с его стороны не было упреков в сокрытии важной военной информации. Сошлись во мнении, что это следует сделать в рабочем порядке без специальной подготовки.

В тот день в Потсдам прибыло польское руководство, которое было приглашено на утреннее заседание министров. Делегация включала восемь членов польского Временного правительства. Среди них были президент Берут, глава правительства Осубка-Моравский и два заместителя премьер-министра – Миколайчик и Гомулка.

Они настойчиво и вполне единодушно отстаивали свои требования, которые полностью совпадали с предложениями Москвы. Тон дискуссии задавал президент Берут. Новая советско-польская граница, утверждал он, соответствовала этническому составу населения, люди, проживавшие к востоку от линии Керзона, были в основном украинцами, белорусами и литовцами. Бирнс поинтересовался:

– А как быть с проживающими там поляками?

– Около четырех миллионов поляков проживало там, хотя, возможно, большинство из них уже переселилось на Запад, – отвечал Берут. – Принимая во внимание большие материальные и людские потери Польши в войне и ее заслуги в достижении военной победы, она, несомненно, имеет право на компенсации в виде территорий на западе и установления такой границы, которая обеспечивала бы безопасность и процветание страны.

Другие члены делегации не отставали от президента, включая и Миколайчика, который теперь доказывал, что смещение границ Германии на запад послужит тому, чтобы у Германии не оставалось средств и возможностей для будущих агрессивных действий.

Молотов выступил с большой речью, в которой, в частности, прозвучало:

– Советское правительство считает требование польского правительства перенести границу Польши на Одер, включая в состав Польши Штеттин, и на Западную Нейсе справедливым и своевременным. Германия должна быть оттеснена с этих захваченных ею польских земель, и эти земли должны быть переданы Польше по справедливости. Все поляки будут собраны в одном государстве – это вопрос, который мы решим, принимая предложения польского правительства.

Отмахиваться от требований СССР, поддержанных уже признанным польским правительством, западным державам становилось все труднее.

Затем министры иностранных дел – без поляков – обсудили вопрос об отношениях с бывшими союзниками Гитлера. Молотов на министерской встрече настаивал на том, что «Румыния, Венгрия, Болгария и Финляндия не будут поставлены в худшее положение, чем Италия».

Молотов с Бирнсом отдельно обговорили перспективы первой встречи СМИД в Лондоне. Они договорились как можно скорее поручить своим аппаратам приступить к выработке текстов мирных договоров, чтобы в течение первой декады сентября завершить их согласование. «Мы обсудили назначение своих представителей, отношение Совета с Объединенными Нациями и желательность начала работы над итальянским договором сразу же по возвращении домой, – написал Бирнс. – По всем этим пунктам мы, как оказалось, нашли полное понимание». Увы, мирные договоры не удастся согласовать еще очень долго, а мирный договор с Германией – вообще никогда.

А поляки в начале четвертого нанесли визит Черчиллю, который принял их в компании Идена, Кларка Керра и Александера. Прежде чем польское руководство получило шанс открыть рот, оно выслушало страстную обличительную тираду британского премьера в свой адрес. Предложения польского правительства, утверждал он, ведут к потере Германией сельскохозяйственного потенциала, а 8–9 миллионов человек будут вынуждены эмигрировать, что обострит положение в западных зонах оккупации.

– Мы настроены против подобного раздела и убеждены, что поляки окажутся в большой опасности, если они продвинутся так далеко на запад, как это уже однажды имело место с ними при продвижении так далеко на восток.

Сам Черчилль вспоминал: «Я начал с того, что напомнил им, что Великобритания вступила в войну из-за того, что на Польшу было совершено нападение, и что мы всегда очень интересовались ею, но границы, которые ей сейчас предлагают и на которые она, по-видимому, хочет согласиться, означают, что Германия лишится одной четвертой части пахотных земель, которые она имела в 1937 году…

Берут возразил, что „Великобритания совершила бы грубейшую ошибку, если бы, вступив в войну ради Польши, теперь не проявила понимания ее требований… Я напомнил ему, что до сих пор мы не могли сами установить, что происходит в Польше, поскольку она была закрытым районом… Я высказался за полную компенсацию его страны, но я предостерег его, что поляки не правы, требуя слишком многого“».

Берут упрекал Черчилля в полном непонимании ситуации: польские требования были весьма умеренными и имели целью установление мира в Европе. Переселиться будут вынуждены лишь полтора миллиона немцев, утверждал Берут, поскольку в тех областях, передачи которых требует польское руководство, большинство людей, особенно в Силезии, были польского происхождения, хотя и предпринимались попытки их онемечить. Черчилль упрямо качал головой и повторял, что поляки не правы, желая слишком много.

Затем поляки были приняты Трумэном, при переговорах присутствовали также Бирнс и Гарриман. Однако беседа была мимолетной – не более двадцати минут. Президент высказал свое недовольство теми «произвольными» действиями, которые поляки предприняли для установления контроля над частью советской зоны оккупации в Германии. И свернул общение, объяснив это необходимостью отправляться на пленарное заседание конференции.

Восьмое заседание конференции открылось сообщением Бирнса о прибытии делегации Временного польского правительства и ее позиции:

– Польская делегация считает, что западная граница Польши должна идти от Балтийского моря через Свинемюнде, включая Штеттин в состав Польши, дальше по р. Одеру до р. Западная Нейсе и по Западной Нейсе до границы Чехословакии. С исторической точки зрения было бы справедливо создать мощное польское государство, которое было бы в состоянии защищаться от любой германской агрессии.

Пока информацию просто приняли к сведению.

– Первым вопросом порядка дня является вопрос о допущении в Организацию Объединенных Наций Италии и других государств-сателлитов, включая Финляндию, – произнес Трумэн.

Сталин позволил себе пространное заявление.

– Если речь идет о том, чтобы государствам-сателлитам дать облегчение, то надо сказать об этом в настоящем решении. Создается облегченное положение для Италии, против чего трудно возражать. Но вместе с тем это облегченное положение для Италии не сопровождается одновременным облегчением положения для других стран – бывших сообщников Германии. Впечатление получается такое, что здесь создается искусственное деление: с одной стороны, Италия, положение которой облегчается, а с другой стороны – Румыния, Болгария, Венгрия и Финляндия, положение которых не предполагается облегчить. Будет опасность дискредитации этого нашего решения: чем, собственно, у Италии имеется больше заслуг по сравнению с другими странами? Единственная ее «заслуга» заключается в том, что Италия первая капитулировала. Во всем остальном Италия поступала хуже и нанесла больший вред, чем любое другое государство-сателлит. Несомненно, что любое из четырех государств – Румыния, Болгария, Венгрия, Финляндия – нанесло союзникам гораздо меньше вреда, чем Италия. Что касается правительства в Италии, то разве оно более демократично, чем правительства в Румынии, Болгарии или Венгрии? Конечно нет. Демократических выборов не было ни в Италии, ни в других государствах. Поэтому я не понимаю, откуда появилось такое благоволение к Италии и такое отрицательное отношение ко всем другим государствам – бывшим сообщникам Германии.