От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

И напомнил, что он и Эттли должны вернуться в Лондон на открытие парламента 8 августа.

– Во всяком случае, я не могу оставаться здесь дольше, чем до 6 августа, – заявил уверенный в своей победе на выборах Черчилль.

– Как только мы убедимся, что у нас нет больше работы, мы тоже поедем домой, – заметил Трумэн под общий смех. – Но пока работа у нас есть.

После бурного заседания 24 июля произошел один из знаменательных эпизодов истории, запечатленный во многих исторических книгах и фильмах о войне. Трумэн поведал Сталину об атомном оружии. Описали этот эпизод и все его участники, за исключением советского лидера.

В мемуарах президента мы читаем: «24 июля я между прочим упомянул Сталину, что у нас есть новое оружие необычайной разрушительной силы. Русский премьер не проявил никакого особого интереса. Все, что он сказал, это то, что он рад слышать об этом и надеется на „успешное применение его против японцев нами“».

Переводивший в Потсдаме для Трумэна Чарльз Болен запомнил сцену так: «В роли переводчика выступал Павлов, переводчик Сталина… Не я переводил сказанное президентом и потому не слышал, что он говорил. Поэтому я никогда не знал точно, в каком русском переводе реплика Трумэна дошла до Сталина. В целом Павлов был хорошим переводчиком, но ни в коем случае нельзя сказать, что он владел английским в совершенстве». Мы тоже не знаем, что точно сказал Трумэн и как его слова были переведены Сталину.

Но мы точно знаем другое. «Вместо государственного подхода, который был выработан им и Стимсоном на основе рекомендации ученых и правительственных лиц после тщательного обсуждения, Трумэн просто похвастался. Не было никакого упоминания о сотрудничестве, не было предложения сделать планету мирной и безопасной, не было упоминания о предложении делиться информацией в обмен на урегулирование польской, румынской, югославской и маньчжурской проблем», – справедливо замечала историк Сьюзен Батлер.

Черчилль «увидел, как президент подошел к Сталину, и они начали разговаривать одни при участии только их переводчиков. Я стоял ярдах в пяти от них и внимательно наблюдал эту важнейшую беседу. Я знал, что собирается сказать президент. Важно было, какое впечатление это произведет на Сталина… Я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу было бы заметно… Но на его лице сохранилось веселое и благодушное выражение, и беседа между двумя могущественными деятелями скоро закончилась. Когда мы ожидали свои машины, я подошел к Трумэну.

– Ну, как сошло? – спросил я.

– Он не задал мне ни одного вопроса, – ответил президент.

Таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был особо осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которым в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на которые, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов».

Наблюдал за этой сценой и Иден, у которого тоже «возникли сомнения, что Сталин понял, о чем шла речь. Его ответом был кивок головы и короткое спасибо. Никаких комментариев».

Итак, Трумэн, Черчилль, Иден были уверены, что Сталин даже не понял, о чем шла речь, обо всей серьезности сообщенной ему информации о наличии у США ядерного оружия. На деле конечно же это было не так. Москва была хорошо информирована. Как свидетельствовал Павел Судоплатов, уже в марте 1945 года был подготовлен общий доклад о ядерной программе США, в апреле академику Курчатову были переданы характеристики взрывного устройства, а через 12 дней после сборки первой ядерной бомбы в Лос-Аламосе было получено детальное описание ее устройства.

Молотов, лично с самого начала курировавший советский ядерный проект, тоже неоднократно вспоминал историческую беседу американского президента со Сталиным: «В Потсдаме Трумэн решил нас удивить. Насколько я помню, после обеда, который давала американская делегация, он с секретным видом отвел нас со Сталиным в сторонку и сообщил, что у них есть такое оружие особое, которого еще никогда не было, такое сверхобычное оружие. Трудно сказать, что он думал, но мне казалось, он хотел нас ошарашить. А Сталин очень спокойно к этому отнесся. И Трумэн решил, что тот ничего не понял. Не было сказано „атомная бомба“, но мы сразу догадались, о чем идет речь. И понимали, что развязать войну они пока не в состоянии, у них одна или две бомбы всего имелись, взорвать-то они потом взорвали над Хиросимой и Нагасаки, а больше не осталось. Но даже если и осталось, это не могло тогда сыграть особой роли».

Причем Молотов вполне соглашался с изображением этой сцены в фильме «Освобождение», где Сталин после обмена репликами с президентом подошел к Молотову и сказал:

– Надо сказать Курчатову, чтобы он ускорил работу.

Американцы и англичане явно недооценивали осведомленность Сталина и Молотова о ядерной программе.

Есть еще и версия Громыко: «Сразу же после окончания пленарного заседания Трумэн встал со своего места и подошел к Сталину. Тот тоже встал со своего места, собираясь выходить из зала. Рядом с ним был переводчик нашей делегации Павлов. Вблизи стоял и я.

Трумэн обратился к Павлову:

– Переведите, пожалуйста.

Сталин остановился и повернулся к Трумэну. Я заметил, что в нескольких шагах от Трумэна приостановился и Черчилль.

– Я хотел бы сделать конфиденциальное сообщение, – сказал Трумэн. – Соединенные Штаты создали новое оружие большой разрушительной силы, которое мы намерены применить против Японии.

Сталин выслушал перевод, понял, о каком оружии идет речь, и сказал:

– Благодарю за информацию.

Трумэн постоял, вероятно, ожидая еще какой-нибудь ответной реакции, но ее не последовало. Сталин спокойно вышел из зала. А на лице Трумэна было написано как бы недоумение. Он повернулся и тоже пошел, но в другую от Сталина сторону, в те двери, за которыми находились рабочие помещения американской делегации… Американский президент, как стало известно позже, был немало разочарован такой реакцией советского руководителя».

Похоже, наше высшее военное командование было информировано об американском атомном проекте меньше, чем высшее политическое руководство. Вот версия Жукова, при беседе не присутствовавшего и, видимо, не сильно осведомленного о ядерном проекте: «Вернувшись с заседания, И. В. Сталин в моем присутствии рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В. М. Молотов тут же сказал:

– Цену себе набивают.

И. В. Сталин рассмеялся:

– Пусть набивают. Надо будет переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы.

Я понял, что речь шла о работе над атомной бомбой».

Антонов делился новостью из Потсдама со Штеменко. «Позже Алексей Иннокентьевич говорил мне, что Сталин сообщил ему о наличии у американцев новой бомбы очень большой поражающей силы, – вспоминал Штеменко. – Но Антонов, как, видимо, и сам Сталин, не сделал из информации Трумэна вывода, что речь идет о принципиально новом оружии. Во всяком случае, Генеральному штабу никаких дополнительных указаний не последовало». Генштаб действительно не имел прямого отношения к советскому атомному проекту.