От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

Отчаянная попытка добиться немедленного мира с Японией, предпринятая резидентом УСС в Берне Алленом Даллесом (он прибыл в Потсдам 20 июля с целью сообщить президенту о своих контактах с японцами на предмет капитуляции их стороны), была отклонена. Стимсон при первой же встрече с будущим директором ЦРУ заявил, что «поезд ушел».

В Дармштадте, в американской зоне оккупации, 25 июля начался суд над военными преступниками. Одиннадцать человек – девять мужчин и две женщины – обвинялись в том, что в августе 1944 года в Рюссельгейме участвовали в убийстве шести американских летчиков, которых сбили и этапировали в концлагерь. Семь обвиняемых, в том числе две женщины, были признаны виновными. Пятерых мужчин повесили, приговор привел в исполнение американский военный палач старший сержант Джон Вуд.

26 июля. Четверг

Для Уинстона Черчилля это был, мягко говоря, не самый счастливый день в жизни. Перед самым рассветом «вдруг проснулся, ощутив острую, почти физическую боль. Существовавшее до сих пор подозрительное чувство, что нас победили, вспыхнуло во мне с новой силой и охватило все мое существо…

Это была мрачная перспектива, но я повернулся на другой бок и снова заснул. Я проснулся только в 9 часов, и, когда я вошел в оперативный кабинет, начали поступать первые сведения. Они были, как я теперь уже ожидал, неблагоприятны. За завтраком жена сказала мне:

– Может быть, это скрытое благо.

Я ответил:

– В данный момент оно кажется весьма успешно скрытым».

Весь день Черчилль провел в комнате карт, откуда он привык руководить военными действиями. На сей раз там висела огромная карта Англии, нарезанная на избирательные участки. После победы консерватора в каждом новом округе премьер предлагал капитану Пиму рюмку бренди. Но тому не грозило в тот день спиться: тори отобрали у конкурентов лишь три округа. Зато потеряли… Через полчаса с начала поступления первых результатов стало очевидно, что консерваторы потерпели сокрушительное поражение. Впервые в британской истории за них было подано меньше голосов, чем за лейбористов. Тори получили 213 мест в парламенте против 393 у лейбористской партии.

Черчилль встретил вошедшего доктора Морана словами:

– Вы знаете, что случилось?

Моран заговорил о неблагодарности британского народа.

– О нет, – прервал его Черчилль, – я бы это так не назвал. У них были очень тяжелые времена.

Нет сомнения, что он испытал глубокое унижение, получив вотум недоверия от собственного народа. Руководство страной в годы войны было пиком его политической деятельности, и вот на гребне победы он выставлен с политической сцены. Причем максимально сенсационным образом – в разгар Потсдамской конференции, за которой следил без преувеличения весь мир.

Сара Черчилль описывала общее настроение в семье и команде отца: «Никто из окружения Черчилля не понимал причины провала консерваторов, всем казалось несправедливым, что Англия, которой Черчилль был необходим как воздух во время войны, предала его, когда опасность миновала.

Один из друзей возмущался:

– Это предательство!

Черчилль ответил как можно спокойнее:

– Нет, это просто демократия. Мы за нее боролись.

Отец держал удар, хотя все же признался:

– Мучительно после стольких лет лишиться поводьев…

Отец жалел, что не погиб в самолете где-нибудь над Атлантикой. У меня создалось впечатление, что он даже жалел, что не полетел на похороны Рузвельта, потому что… по пути могла произойти катастрофа. У него мелькнула фраза:

– Рузвельт умер вовремя.

Это ужасно: столько сделать, быть полным сил и замыслов и оказаться не у дел».

Британские законы не мешали Черчиллю вернуться в Потсдам в качестве премьер-министра и уйти в отставку только через несколько дней, когда будет сформирован новый кабинет. Но он решил немедленно согласиться с волей избирателей.

«В 4 часа, попросив аудиенцию у короля, я отправился во дворец, вручил свою отставку и посоветовал Его Величеству послать за Эттли». Король предложил ему высший орден рыцарства – Орден подвязки. Черчилль отклонил предложение.

В тот же вечер он выступил по Би-би-си:

– Решение английского народа было зафиксировано сегодня при голосовании. Я складываю полномочия, которые были возложены на меня в более темное время… Я выражаю свою благодарность английскому народу, ради которого я действовал в эти опасные годы, мою глубокую благодарность за неизменную поддержку, которую он оказал мне в исполнении моей миссии.

В чем была причина провала? Иден записал тогда в дневнике: «Все благодарны Уинстону как военному лидеру. Но значительно меньше энтузиазма вызывает видеть его премьер-министром в мирное время… Кто может сказать, что английский народ в этом суждении не прав?» Черчилль представил Идена к Ордену подвязки, но и тот от предложенной чести отказался:

– Я не приму такой знак отличия после пяти лет службы под руководством вождя, который за это время не был награжден ничем.

Дафф Купер, тогда британский посол во Франции, объяснял Черчиллю победу лейбористов так: «Нормальное колебание маятника влево задерживалось на многие годы недоверием среднего класса к социалистам. Но после того, как этот класс увидел социалистических министров успешно работающими под вашим руководством и контролем в течение пяти лет, он ослабил свое недоверие и охотно принял лейбористскую партию как альтернативу, при этом сама партия потеряла свой классовый характер».

В Париже де Голль испытывал от поражения своего спасителя и недруга смешанные эмоции: «Для лиц, склонных доверять чувствам, немилость, которую обрушила британская нация на великого человека, спасшего ее и приведшего к замечательной победе, могла показаться странной и неожиданной. В этом, однако, не было ничего, что противоречило бы человеческой натуре. Как только война закончилась, общественное мнение и политические круги перестала интересовать психологическая сторона национального единения, проявленного энтузиазма и принесенных жертв. На авансцену вышли корыстные интересы, предрассудки, противоречия. В этой смене ориентиров Черчилль лишился, естественно, не своего ореола и своей популярности, а роли всеобщего лидера, которую он играл как вождь и символ находящейся в опасности Родины. Его воля, слившаяся воедино с великим делом, его образ человека, прошедшего огонь, воду и медные трубы, оказались в обыденные времена невостребованными.

С одной стороны, уход Черчилля был на руку Франции, с другой, – нет. Во всяком случае, я испытывал грустное чувство. Конечно, в союзнических делах Черчилль со мною не очень церемонился, а на последнем этапе, в вопросе о Ближнем Востоке, выступал даже в роли моего противника. В сущности, он меня поддерживал до тех пор, пока принимал за главу французского движения, которое относилось к нему благосклонно и из которого он мог извлекать выгоду. К тому же этот великий политик был глубоко убежден в необходимости сохранения Франции, а его артистическую натуру не мог не увлечь драматизм моей авантюры. Но когда он увидел в моем лице образ амбициозной Франции, которая пожелала вернуть себе былую мощь в Европе и за морями, в его душе, естественно, проснулись чувства, родственные тем, что обуревали душу Уильяма Питта Младшего. Но как бы то ни было, главным и неоспоримым оставалось то, что без него моя попытка была бы обречена на провал в самом начале и что, протянув мне твердую, спасительную руку, он прежде всего оказал услугу Франции».

Как ни странно, основным фактором поражения Черчилля стало голосование армии. Когда одного солдата спросили, почему он голосовал за лейбористов, тот ответил: «Мне надоело получать приказы от проклятых офицеров». Победа СССР, похоже, стимулировала голосование в Европе по классовому признаку и повсеместный сдвиг политического спектра влево. Маргарет Тэтчер напишет: «При взгляде назад выбор лейбористского правительства в 1945–1950 годы кажется логичным завершением коллективистских настроений, овладевших военной Британией».