От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое

Надежды американцев и англичан на повышение сговорчивости Сталина после известия о наличии у США атомной бомбы были перечеркнуты его деланно-равнодушной реакцией на откровение Трумэна. «Мы думали, что он будет очень взволнован и встревожен, – вспоминал Гарриман, – но он не высказал ни малейшего беспокойства и тем самым очень всех подвел». Годы спустя Гарриман, комментируя мнение Трумэна и других о «непонимании» Сталиным этой информации, говорил, что «у меня никогда не было такого впечатления. Я помню разговор с Молотовым после возвращения из Потсдама, в котором он, говоря об этом сообщении, сказал мне с недоброй усмешкой:

– Вы поделились с нами очень большим секретом.

Это было сказано в такой манере, что для меня стало ясно – для них здесь не было никакого секрета. Сведения, полученные позднее от Клауса Фукса и других, подтвердили, что русские еще до Потсдама располагали полной информацией обо всем наиболее существенном в создании нашей атомной бомбы. Так что для Сталина это не было неожиданностью».

Надо отдать должное выдержке Сталина. Зная об атомной бомбе, он вплоть до конца конференции ни словом, ни намеком не выказал заинтересованности в сообщенной Трумэном информации.

Вечером 24 июля Черчилль объявил, что на следующий день британская делегация выезжает в Лондон, чтобы присутствовать при оглашении официальных итогов парламентских выборов.

Но Трумэну нужно было обсудить с премьером еще одну проблему – опять без Сталина. «Я приехал в Потсдам с проектом ультиматума с призывом к капитуляции Японии, который я хотел обсудить с Черчиллем, – напишет президент. – Это была совместная декларация глав правительств Соединенных Штатов, Соединенного королевства и Китая. Я ждал, пока Объединенный комитет начальников штабов достигнет согласия по нашей военной стратегии, прежде чем я дал ему проект 24 июля. Черчилль был, так же как и я, заинтересован во вступлении русских в войну с Японией. Он чувствовал, как и наши военные руководители, что вступление России приблизит поражение Японии. В то же время Черчилль быстро согласился с принципами предложенной декларации…»

Объяснил Трумэн и причину, по которой он не счел нужным даже поставить в известность советскую сторону об ультиматуме японцам: «Сталин, конечно, не мог подписать воззвание, так как он все еще находился в мирных отношениях с Японией… Мы с Черчиллем согласились с тем, что Чан Кайши следует попросить присоединиться к подписанию этого документа и что Китай должен быть включен в перечень великих держав. Поэтому я направил текст предложенного документа послу Хёрли в Чунцин с указанием незамедлительно получить согласие генералиссимуса».

Черчилль в мемуарах утверждал, что он был против формулы безоговорочной капитуляции, на которой настоял Трумэн. «Я остановился на перспективе колоссальных потерь американцев и несколько меньших потерь англичан, если мы будем навязывать японцам „безоговорочную капитуляцию“. Поэтому ему следует подумать, нельзя ли выразить это каким-то иным образом, чтобы мы получили все необходимое для будущего мира и безопасность и вместе с тем создали бы для них какую-то видимость, что они спасли свою военную честь, и какую-то гарантию их национального существования после того, как они выполнят все требования, предъявленные победителем. Президент резко ответил, что после Пёрл-Харбор он не считает, что у японцев есть какая-то военная честь…»

Так появилась Потсдамская декларация, представлявшая собой ультиматум Японии, которой угрожали быстрым и полным разрушением, если японское правительство не объявит о «безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил».

Ну а тем временем Трумэн отдал приказ на военное применение ядерной бомбы против Японии, о чем с удовольствием писал в мемуарах: «Генерал Спаатс, командовавший стратегической авиацией, которая должна была доставить бомбу к цели, получил некоторую свободу выбора относительно того, когда и на какой из четырех городов следует сбросить бомбу. Это обусловливалось погодными условиями и другими оперативными соображениями… Приказ генералу Спаатсу гласил: „509-я сводная группа 20-й воздушной армии доставляет свою первую специальную бомбу, как только позволят метеорологические условия видимости примерно после 3 августа 1945 года по одной из целей: Хиросиме, Кокуре, Ниигате и Нагасаки. Для доставки военного и гражданского научного персонала военного министерства для наблюдения и регистрации последствий взрыва выделяется дополнительный самолет, сопровождающий самолет-доставщик. Самолет наблюдения будет находиться на расстоянии нескольких миль от места взрыва.

Следующие бомбы будут доставлены к вышеуказанным целям по мере подготовки сотрудниками проекта. Относительно других целей инструкции поступят позже.

Право распространения частичной или полной информации, касающейся использования этого вида оружия против Японии, остается за военным министром и президентом Соединенных Штатов…“

Этот приказ привел в движение деятельность по первому применению атомного оружия против военной цели. Я принял решение, а также проинструктировал Стимсона, что приказ будет оставаться в силе до моего уведомления, что японский ответ на наш ультиматум принят… Тем временем корабли и самолеты спешно доставляли материалы для бомбы и специалистов для ее сборки на тихоокеанский остров Тиниан на Марианском архипелаге».

Японцы между тем не оставляли надежд на выход из войны через советское посредничество. 24 июля посол в Москве Сато получил телеграмму от главы МИДа Того. «Министр поручал ему сообщить советскому правительству, что задача миссии Коноэ заключается в том, чтобы просить советское правительство о посредничестве с целью окончания войны. В его задачу также входит ведение переговоров с советским правительством об укреплении советско-японских отношений».

Позже в этот день Того направил еще одно указание Сато: Япония не сможет принять безоговорочную капитуляцию. В случае если союзники этого потребуют, весь народ Ямато поднимется как один на битву с врагом.

25 июля. Среда

На встрече с Лозовским посол Сато передал эти разъяснения советской стороне. Заместитель наркома обещал срочно доложить их высшему руководству.

Встреча министров иностранных дел в Потсдаме 25 июля, на которой председательствовал Молотов, была малосодержательной: обсудили в общих чертах предложение Трумэна о свободе навигации по внутренним водным путям. После этого проводили Идена: «Молотов, окруженный Вышинским, Соболевым и другими, выразил свои наилучшие пожеланиям в самых теплых выражениях, сказал, что надеется на наш успех и многое другое, – записал Иден. – Должно быть, я был плохим министром иностранных дел и слишком часто уступал, раз они хотели моего возвращения».

Лидеры встречались утром. «Перед тем, как начать девятое заседание конференции, Черчилль, Сталин и я позировали в саду дворца для первых официальных фотографий конференции, – записал Трумэн. – Девятая сессия началась с теперь хорошо знакомого вопроса о западных границах Польши». Стороны просто повторили свои позиции, и дискуссия вновь зашла в тупик.

Черчилль предложил добавить в повестку новый вопрос:

– Имеется большое количество немцев, которых нужно переместить из Чехословакии в Германию.

Сталин не понял сути вопроса:

– Чехословацкие власти эвакуировали этих немцев, и они находятся сейчас в Дрездене, в Лейпциге, в Хемнице.

– Мы считаем, что имеются 2,5 миллиона судетских немцев, которых нужно переместить, – пояснил премьер-министр. – Кроме того, чехословаки хотят быстро избавиться от 150 тысяч немецких граждан, которые были в свое время перемещены в Чехословакию из рейха. Согласно нашей информации, только две тысячи из этих 150 тысяч немцев покинули Чехословакию. Это большое дело – переместить 2,5 миллиона людей. Но куда их перемещать? В русскую зону?