Отец Джо

Письмо пришло в маленьком, квадратной формы конверте; внутри оказался кремово-белый листок тонкого пергамента с рельефной надписью черным готическим шрифтом: колледж Сент-Джонз, Кембридж. В письме, текст которого был напечатан на очень старой машинке, с едва различимыми пляшущими буквами, говорилось о том, что мне полагается стипендия в размере девяноста фунтов ежегодно. Не бог весть что, особенно если сравнивать с полной стипендией, однако уже что-то.

Отец впервые крепко обнял меня. Вообще-то он, принадлежавший к старшему поколению, боялся спонтанного проявления чувств и сторонился физического контакта; даже когда я был маленьким, отец не обнимал меня. Мне непривычно было ощущать себя тесно прижатым к его раздобревшему телу, вдыхать порядком выветрившийся за день запах лосьона после бритья, но разве мог я не ответить? Отец дрожал от радости, он был вне себя от счастья, даже дар речи потерял. Я обнял его, и, кажется, он вдруг заметил — то, что происходит между нами, происходит впервые. Он отодвинул меня на расстояние вытянутых рук:

— Энтони, вот это да! Настоящий подарок к Рождеству!

Для отца письмо вобрало в себя столько всего: его собственный выбор стать художником, а не заняться «чем-нибудь полезным», его убежденность в правильности социализма, его востребованность в профессии, которая уже уходила, поскольку все памятники к тому времени установили, а нанесенные войной раны зализали. Он радовался искренне, взахлеб, как родитель радуется успеху своего ребенка. Ничего такого отец не сказал, но каждая клеточка его тела кричала об этом. Возможно, то мгновение было одним из самых счастливых в его жизни.

Ну, а в моей — одним из самых несчастных.

Что мне оставалось? Ведь я никак не мог принять стипендию. Однако сообщить об этом отцу не решался. Я бы разбил ему сердце. И все же в мысли о том, чтобы сказать отцу ложь во спасение или вообще ничего не сказать — тоже своего рода обман во спасение — ничего нового не было. Новым было то, что по прошествии нескольких дней меня вдруг осенило — а ведь рассказывать о новости отцу Джо тоже не больно-то умно. Или все-таки рассказать? Может, он только посоветует мне все тщательно взвесить и все? Может, согласится с моими доводами о том, что на следующее лето, когда я вступлю в общину, мне исполнится восемнадцать, и тогда у меня будет законное право распоряжаться собой по собственному усмотрению?

А если… нет? Я уж успел привыкнуть к тому, что ответы отца Джо полностью переворачивали мои представления о сути вопроса. Существовала большая степень вероятности того, что мой духовный отец тоже не идеален, особенно если узнает, какова цена вопроса для родного отца Я не мог рисковать. После трех долгих лет, после сомнений в себе и одиночества, после всех этих черных ночей, когда я так стремился попасть в Квэр и погрузиться в атмосферу общинного спокойствия… Нет, я не мог рисковать! Даже если риск совсем невелик.

Когда после каникул я пришел в школу, расстановка сил полностью изменилась. Теперь я стал старшим учеником, меня избрали школьным библиотекарем, капитаном сборной по плаванию и ветераном команды по легкой атлетике, не говоря уж о многочисленных почестях рангом ниже, к примеру, участии в школьных спектаклях. По статистическим данным школы я также оказался одним из наиболее успевающих учеников года. И уникальным в том плане, что среди других «ботаников» ни у кого не было столько спортивных достижений, а среди других «спортсменов» никто не добился таких успехов в учебе.

Предыдущий старший ученик получил приглашение из университета и должен был уехать еще до Рождества. Школа на несколько недель оставалась без старшего ученика. Меня отметили как кандидата на должность. Но я сказал, что мне это не интересно; я и в самом деле считал, что в одной только мысли сделаться «школьной держимордой» уже много мирской суеты.

Мистер Эстер думал иначе. Теперь я был его звездным учеником, его чемпионом, а он решил стать моим академическим тренером, обмахивая меня в перерыве между очередным раундом схоластического поединка. Мистер Эстер долго уламывал директора Марша, чтобы тот назначил старшим учеником меня.

Марш сделал свой выбор не сразу. Он назначил собеседование нескольким кандидатам.

Я шел первым; по словам мистера Эстера, остальные собеседования были чистой воды формальностью — чтобы никого не обидеть. И вот я вошел в роскошный кабинет Марша. Директор был не только плечистым и подтянутым служакой, прошедшим войну на военно-морском флоте, но и отличался солидной подготовкой в классических науках. По-военному резкий и туповатый, да еще и страсть какой образованный. «Блестящее» сочетание, что и говорить.

Собеседование проходило следующим образом:

— Ну, Хендра, заходи. Можешь не садиться — долго не задержу. Я в курсе — впрочем, уверен, и для тебя это не новость, — что ты у нас самый подходящий кандидат на старшего ученика. Круглый отличник, а именно таким мы и хотим видеть старшего ученика. Не могу не отметить — твой выход из военного корпуса не повлек за собой никаких неприятных последствий. А это, Хендра, явный признак зрелости, да. Однако я бы и не подумал назначить тебя старшим учеником. Почему? Да потому что ты папист. Старший ученик христианской школы никак не может быть папистом. Ты ведь не будешь посещать службы, тем самым подавая дурной пример другим ученикам и оскорбляя чувства многих родителей. А уж наши бывшие старшие ученики попросту придут в ярость. Такие вот дела. Уверен, ты меня понимаешь.

— Целиком и полностью, сэр.

— Молодец, Хендра. Удачи тебе!

— Спасибо, сэр.

Достойное завершение первых восемнадцати лет, подходивших к предначертанному им концу. Предстояло лишь отбыть оставшиеся месяцы школы; я занимался тем, что продолжал знакомиться с близлежащими римскими развалинами, плавал, пропускал те уроки, на которые не считал нужным ходить, и занимался классификацией библиотечной литературы в соответствии с десятичной системой Дьюи. Даже не помню, как сдал экзамены повышенной сложности — я пребывал тогда в каком-то благостном расположении духа — они показались мне облегченной версией кембриджских; я даже вторично использовал тираду в отношении Данте. И получил высшие баллы. Мистер Эстер был счастлив.

Отец — тоже. Он не поленился заполнить в трех экземплярах бесчисленные официальные бумажки — обычно отец на чем свет ругал такое занятие, — чтобы выхлопотать мне государственное пособие на учебу в Кембридже. Прошение было одобрено и помощь выделена. Для получения коей в кембриджском отделении «Вестминстер Банка» был открыт счет на мое имя. Так что отцу не придется платить за мое образование больше нескольких фунтов в год, которые начислялись по истечении первого учебного года, что тоже облегчало жизнь. Ну а поскольку никакого первого года не предполагалось, отец вообще не должен был потратить ни единого пенни.

Школу я закончил без радостных воплей или слезливых всхлипов; если я о чем и жалел, то совсем немного. Тихо, по-скромному отпраздновал восемнадцатилетие. Недели две я решил провести в семейном кругу. А чуть позже объявил о своем желании поехать на морское побережье в тесной компании друзей.

Ага, человек в шестьдесят, всего-то. На всю оставшуюся жизнь.

После столь мучительных ожиданий оставалось потерпеть всего ничего. Отец Джо не задавал мне щекотливых вопросов о колледже, а я не считал себя обязанным рассказывать ему. В конце концов, Христос завещал своим последователям, желавшим идти за ним: придется оставить отца и мать, брата и сестру, а также надежды и честолюбивые замыслы тех в отношении себя. Может статься, я причиню кому-то боль, но оправданием будет цель более значительная.