Отец Джо

Отец Джо в ответ написал мягкое, успокаивающее письмо.

Я и еще несколько парней, среди которых были Джон Клиз и Грэм Чэпмен, пришли в «Огни рампы». Вместе с Грэмом мы сформировали труппу — то был единственный момент в моей комедиантской карьере, когда я работал в паре с актером-комиком. Я влюбился — в одну из подружек Пирса, разумеется. Мы ласкали друг друга, заходя довольно далеко, съездили в Италию со смутной надеждой заняться в палатке любовью. Ничего не вышло, и мы порвали.

Все это время я не переставал писать отцу Джо.

И он отвечал мне — мягкими, успокаивающими письмами.

«Огни рампы» целиком заполнили мою жизнь. Я участвовал в ежегодном «Обзоре огней рампы» и тогда же повстречал свою будущую жену, Джуди Кристмас, уже зарекомендовавшую себя актрису из кембриджского театра, которая вращалась в обществе таких знаменитостей, как Тревор Нанн и Йэн Маккеллен. Я перестал ходить на исповедь, потому что она проводилась в субботний вечер, а субботний вечер был самым удобным временем, чтобы пробраться в Гиртон-колледж и нырнуть в узкую студенческую кровать Джуди, где мы без устали любили друг друга до самого рассвета. Но, по крайней мере, я не совершал смертного греха — не пользовался противозачаточными средствами. А поскольку в воскресенье утром выбраться из колледжа было не так-то просто, я перестал ходить и на мессу. Оно и к лучшему — оставалось время еще для парочки-другой оргазмов.

Я закончил учебу. Получив бакалавра с отличием первого класса, на магистре я скатился до отличия второго класса низшей ступени. После учебы, согласно планам, обдуманным еще в незапамятные времена, я должен был вернуться в Квэр — отец Джо встретил бы меня с распростертыми объятиями — и стать монахом.

Но я пребывал в таком замешательстве, что никак не мог собраться и написать.

Зато для отца Джо собраться и написать не составляло никакого труда. Он писал часто и в своих письмах все успокаивал меня.

Вскоре у нас с Джуди родилась малютка — внебрачный ребенок. Может, в Ватикане бы и возликовали — еще один будущий католик одержал верх над сатанинскими силами контрацепции — однако нам с Джуди было не до веселья, мы теперь ютились в трущобах лондонского Хэмпстеда, где периодически грызлись друг с другом.

У меня появился новый партнер по сцене, Ник Аллетт, тоже вышедший из «Огней рампы»; Грэм Чэпмен все же решил стать врачом. Мы выступали в «Голубом ангеле», в «Истеблишменте» Питера Кука и других клубах; «Истеблишментом» теперь владеет весьма сатирический босс, ливанец Реймонд Нэш, один из многочисленных приятелей Кристины Килер. [45]

45

Британская модель и танцовщица.

Кристмасы, родители Джуди, настояли на том, чтобы она с ребенком переехала к ним. В то время они, понятное дело, не слишком радовались, узнав о нашей огромной радости. Я поехал в Квэр, чтобы хоть как-то сориентироваться в создавшейся ситуации, которая беспокоила отца Джо в гораздо меньшей степени, чем меня, Джуди или моих неузаконенных тестя с тещей. Он убеждал меня думать только о ребенке и Джуди. «Будь великодушным, любящим, терпеливым, будь с ней каждую свободную минуту». Кристмасы не соглашались, они не хотели, чтобы дочь встречалась со мной, им бы приятнее было, если бы я бросился вниз головой с Тауэрского моста.

И вот я, в лучших традициях беспутных британских кавалеров, отправился в Америку.

В течение следующих месяцев отец Джо в своих утешительных письмах призывал меня не обращать внимания на враждебность родителей — вернуться в Англию, жениться на Джуди и перевезти обретенную семью в Нью-Йорк. Принимая во внимание отношения с родственниками невесты, церемония бракосочетания могла быть только гражданской. Что ничуть не смутило отца Джо — он дал свое благословение. Получалось, что мы с Джуди отныне будем жить во грехе. Однако за все то время, которое продолжалась эта чехарда, отец Джо ни разу не произнес слова «грех», «дурно», «виновный» или даже «тебе следовало». Он сказал, что отныне будет молиться за всех троих. Вскоре ему пришлось включить в свои молитвы четвертого.

Не дело заниматься воспитанием детей из-под палки. Мои отсутствия извиняло лишь то, что наша комедийная труппа пользовалась в Штатах успехом — менеджер все повторял, что мы станем «битлами в жанре комедии». Так что мы колесили по Америке, а если и возвращались в Нью-Йорк, то выступали в клубах чуть ли не до самого рассвета. В остальное же время развлекали комедийный полусвет.

В Америке благодаря «волнам янтарных нив» [46] — пиву, виски, картошке-фри, свинине, оладьям, печенью, копченой рыбе, хотдогам с кукурузным хлебом, сырным шарикам, пшеничным лепешкам, яблочному пирогу, жареным во фритюре сэндвичам с карамельным соусом и т. д. и т. п., — которые в ужасающем изобилии встречаются в этой стране «плодородных долин», [47] я здорово раздался: 170 фунтов превратились в 250. А поскольку мой напарник напоминал своей конституцией насекомое-палочника, то мы стали выглядеть еще смешнее, приблизившись к таким первоклассным дуэтам как Лорел и Харди, Эббот и Костелло, Глисон и Карни. Больший успех означал большую свободу от родительских обязанностей; моя внушительная полнота гарантировала мою верность поневоле. У меня есть фотография 1967 года — мы с Ником открываем церемонию награждений в области рекламы; на фотографии я выгляжу еще толще, но меня не отличить от отца, которому в тот год исполнилось пятьдесят шесть.

46

Строка из известной песни «Прекрасная Америка», своего рода неофициального гимна США.

47

Там же.

Я почти не общался с родителями. Из писем сестры я понял, что у отца на работе совсем разладилось: частью потому, что его традиционный подход к изготовлению витражей уже не пользовался спросом в шестидесятые, но в основном из-за того, что накал религиозной деятельности поутих. Католики после Второго Вселенского Собора в Ватикане уделяли украшению церквей гораздо меньше внимания. Отцу пару раз давали унизительную для него работу по инженерной части, опыт в которой он приобрел за время службы в авиации; мама с легким сердцем устроилась на местный химический завод — источник нещадных загрязнений столь любимой мною реки Ли. Со своей первой зарплаты она купила холодильник. Перед тем как уехать в Америку, я обмолвился с отцом всего парой-тройкой слов — сообщил ему, что он теперь дедушка Я тогда пребывал в таком отчаянии, что не замечал ничего вокруг и не обратил внимания на его реакцию. Только много позже я вспомнил, что отец ужасно обрадовался.

График выступлений был таким плотным, что я мог бывать в Европе лишь урывками. В Квэр мне удавалось выбраться раз-другой в год, да и то всего на день. В один из таких приездов, незадолго до своей эмиграции я почувствовал, что должен признаться отцу Джо — я больше не исполняю обряды веры. Такое признание далось мне с трудом, но отец Джо выслушал его с таким же вниманием, с каким выслушивал прогноз плохой погоды.

Когда бы я ни приехал в Квэр, мы с отцом Джо беседовали и, несмотря на свой статус падшего, я неизменно выносил из этих бесед что-нибудь ценное для себя. И хотя ценности были христианскими и бенедиктинскими, а я больше не соотносил эти модели со своей жизнью, им все равно находилось применение.

Письма вереницей летали из конца в конец. Я всегда вздрагивал, когда получал конверты с погашенными на острове Уайт марками и оттиском длинного узкого штампа, возникавшие посреди моей жизни, которая превратилась в сумятицу из самолетов, мотелей, арендованных машин, дат, рабочего процесса, репетиций, контрактов, антрактов, интервью, нью-йоркских премьер и лос-анджелесских студий, непосильной ноши нового материала и — самой непосильной из нош — бесконечных рядов ничего не выражающих белых овалов в полумраке клубов и концертных холлов, которые ждали, когда включат их смех.

Конверт из Квэра обещал нечто совершенно не похожее на этот мир — живой кусочек каштановой рощи, ведущей к морю; старомодные выходные в окружении знакомых лиц, которые совсем не обязательно смешить. Каждый раз, прочитав письмо, я испытывал очищение и обновление — как будто мое вспотевшее дряблое тело под воздействием теплых слов отца Джо лишалось защитных слоев и вновь обретало прежнюю стройность.

В 1968-м, найдя очередную лакейскую работенку, папа вдруг умер. В то холодное осеннее утро он упал с лестницы — его звенящее раненое сердце восстало против очередного разочарования, багровое лицо как сигнал капитуляции. Мой младший брат успел подхватить отца и услышал его последние слова, теперь, само собой, наполненные печальным глубоким смыслом, отступившим перед неудачей и смертью: «Наверное, мне следовало быть внимательнее к себе».