Отец на час. Работает спецназ

— Застегни, пажалста, — Маша поворачивается ко мне спиной и убирает кудри.

Сажусь на корточки и тянусь к собачке на платье. Следом волосы поправляю.

— Спасибо, Владь. — Снова идет к шкафчику, шмыгая носом. — Сейчас еще ласчешусь.

Я заглядываю в группу. Там штук десять таких же, как наша, головорезов. Носятся по кругу, словно им механизм в одном месте завели.

— Нравится тебе тут, Маш?.. — скучающе спрашиваю.

— Да. Только меня Ломик обижает.

— Ломик? Это какой?

— У него волъосы темные, — Маша шумно дышит, пока застегивает лакированные сандалии с бантами. — И синяк на щеке. Это я поставила, — гордо вытягивается.

Разглядываю детей повнимательнее, пока не нахожу побитого.

— Очкарик?

— Оч-ка-лик, — Маша медленно повторяет, словно пополняя свой словарный запас.

Твою мать. Ну нет.

— В смысле тот, который в очках? — исправляюсь, но поздно. — Так давай поговорю...

— Не надо. — Маша закрывает шкафчик и разворачивается ко мне. Смотрит на меня глазами своей матери. — Я уже взлослая. Сама лазбелусь.

Задирает четырехлетний подбородок чуть ли не выше лба.

— Ну смотри. Давай тогда, до вечера, — прощаюсь как со взрослой.

Свобода!.. — вот что чувствую.

Одинокий хнык звучит как спусковой крючок.

— Владь!!! — слышу крик сзади и… следом такой силы трехэтажный рев, будто где-то неподалеку плотину прорвало.

Обернувшись, изумленно смотрю на Машу, заливающую раздевалку слезами. Нижняя губа надулась, рот приоткрыт. Зрелище не для слабонервных.

— Ой, Машенька. Снова плачешь? — выглядывает из группы абсолютно спокойная Валвала-стальные нервы. — У нее часто бывает, — говорит уже мне, приветливо улыбаясь.

— Не хочу! — орет только что рассудительный, счастливый ребенок.

— Все в порядке, — успокаивает воспитка. Главное — меня. — Вы уйдете, и она сразу успокоится.

Подхватив Машу на руки, тащит ее в группу, а я сощуриваюсь, пристально наблюдая.

— Не хочу в садик… Владь… Не хочу…

— Сейчас мы с тобой завтракать будем, — сюсюкает Валвала.

— Владь, хочу домой. Не хочу... Владь. Пожалста!

Не выдерживаю. Хрен знает почему.

Города брал. В Хасавюрте как-то месяц на одной воде держался. Все терпел, даже в плену, твою мать.

А тут ни хрена. Сердце дерет.

Залетаю в группу, отбираю дитя у воспитки и тащу обратно в раздевалку. Маша замолкает и только всхлипывает, пока пальто на нее натягиваю.

— Поехали.

Глава 10. Влад

— Что значит «она не захотела»? — шипит мадама в трубку.

Голоса на заднем плане стихают. Так, будто она выходит в отдельный кабинет и закрывает за собой дверь.

Обернувшись, рассматриваю все еще красное лицо, надутые губы и насупленные брови. Маша крепко обнимает своего тряпичного зайца и сладко дрыхнет.

Машину обойти не успел — она уже в отруб. Настрадалась, бедная.

— Ну, так что? — напоминает о себе начальница.

— Я просто не смог, — признаюсь в срыве операции. — Маша верещала так, будто я продавал ее в Бангладеш.

— Боже. Какой еще Бангладеш?

— Это страна такая в дельте рек Ганг, Мегхна и Брахмапутра, — даю географическую справку. — Практически со всех сторон окружена Индией. Является самой густонаселенной, на один квадратный километр там больше тысячи человек. И детям там непросто…

— Владислав Алексеевич, зачем вы это мне рассказываете? — снова сквозь зубы произносит начальница.

— Так вы сами спросили… про Бангладеш.

Она часто дышит.

Очень часто…

Наводит на мысль…

— Быстро верните Машу обратно в сад, Отец, — угрожающим тоном требует.

— Как я это сделаю? Она спит.

— Что значит «спит»? Включите видеосвязь! — рявкает.

Да твою мать.

Нажимаю на кнопки и зависаю — челюсть отваливается, потому что начальница вместо кружев надела белый пиджак, а вот губы…

Губы она накрасила ровным ярко-красным.

В анабиозе провожу какое-то время.

Молча наблюдаю, как Тореодоровна, словно рыба на берегу, хватает воздух и шлепает губами, будто задыхается. Не сразу понимаю: это вовсе не глюк, это я случайно отключил звук. И пусть так было идеально, но приходится воротить голос начальницы обратно.

Жму на перечеркнутый рупор.

— Вы издеваетесь? — глядит на меня горящими глазами.

— Нет, простите.

— Где Маша?

— Вот, — показываю и снова навожу камеру на себя. — Говорю же — спит.

Смотрим друг на друга. Федерика вдруг смущается.

— Я вас предупреждала, что она бывает капризной. — Поправляет волосы.

— Капризная — это когда ребенок ногой топает, а она орала так, будто ваша средняя дочь привела ее на сеанс экзорцизма.

— Владислав Алексеевич, вы преувеличиваете. Маше четыре года. У нее слабая психика.

— А мне чуть за сорок, а проблемы те же. Плюс бессонница.

Взгляд с экрана становится строже.

— Мне придется ввести штрафы за срыв дисциплины у детей. Это важный момент, который я всегда стараюсь соблюдать.

— Ладно уж. Разберемся.

— И пожалуйста, не опаздывайте за старшими детьми. У меня сегодня ответственное совещание, я не смогу быть на связи несколько часов.

— Не опоздаем.

С Серегой, в период службы за особую любовь к азиатской культуре получившим позывной «Азиат», мы встречаемся в бильярде. От монголоидов у бывшего сослуживца ровным счетом ни-че-го. Высокий рост, косая сажень в плечах, светлые волосы и рыжая борода. Вот такой вот Азиат. Нетипичный.

С горем пополам растолкав ребенка, несу ее в здание. Она быстро приходит в себя и снова становится той Машей, которую я знал до страшной минуты в раздевалке детского сада.

Взрослой и рассудительной.

Про то, что случилось, не вспоминаем. Цешка, усевшись за стол, деловито смотрит на Серегу.

— Маша, — тянет руку.

— Сергей.

— Плиятно познакомиться, Селгей.

Повернувшись ко мне, спрашивает:

— Можно я посмотлю, что там? — показывает пальцем на стол, обтянутый зеленым сукном.

— Посмотри.

Оба наблюдаем, как она отходит.

— Это че такое? — морщится Серега. — Нагулял?

— Это по работе.

— По какой еще…