Отец на час. Работает спецназ

— Это ты не желаешь… А как ты думаешь, что видит эта Третьякова, глядя на тебя?

— Не знаю. То же, что и все, — задумываюсь на секунду и рассматриваю свой деловой костюм и туфли с узким носом, — женщину… мать… бизнесвумен. Не скажу, что я красавица. Все-таки сорок лет, девочкам молодым уже конкуренцию не составлю, но… я стараюсь за собой следить. Насколько время позволяет, — добавляю.

— Рика, ты золото!.. Но я тебя расстрою. Третьякова видит перед собой выскочку, которая посмела в сорок лет родить трех детей, иметь сороковой размер и банковский счет с восемью нолями заработать…

— Постой-постой, — усмехаюсь. — А ничего, что половина этих денег — активы? Ты же знаешь: я живу обычной жизнью. Да у меня из брендовой ювелирки только гвоздь, — вытягиваю руку с браслетом. — И то потому, что Эльза в отпуске застыдила. Я полгода носила стекляшки, которые мне Маша сделала. И все устраивало!..

— По-бе-дин-ска-я, ей все равно. А вот Паганини твоего жалко будет.

— А чего его жалеть? — возмущенно топаю ногой. — Он всю жизнь ездил по стране с концертами и, как оказалось, не один. На мои деньги… — замолкаю.

Снова падаю в пропасть обиды, которую сама создала. Копнула глубже и без того рыхлую из-за постоянных ссор почву нашего брака и получила — нате, распишитесь! — предательство.

— Поверь моему опыту, мужиков обычно такие, как Третьякова, одинокие и за сорок, жалеют, — продолжает Кира. — Глазками похлопают, ножками потопают. Поулыбаются, прибедняться вздумают. Ты ведь рассказывать причину развода не согласишься?

— Нет. Только в крайнем случае. Леон и Эльза… Они ведь все понимают, не хочу этой грязи.

— Ну вот. Причину не называешь — значит, сама виновата. Сама виновата — пилите, Шура, ваш бизнес.

— Да ну нет... — замолкаю, прикрывая глаза.

Кира вдруг обнимает.

— Ну все, подруга. Я тебе самый худший расклад дала, чтобы в случае чего ты не удивлялась. Сумку свою, — кивает на новенькую «Фурлу», — больше в зал суда не бери. И каблуки… — косится на ноги, — пониже надень, а юбку — подлиннее. Ладно б ноги были кривые, а то вырядилась. И доктору моему по поводу сисек пока не звони. Отсудимся, там выпьешь наркозу с устатку за упокой раба Божьего…

— Сплюнь, дурочка, — смеюсь.

— В общем, я тебя предупредила! — Кира становится серьезной. — Заседание отложили, все необходимые уточнения я подала. Будем верить в лучшее!

— Спасибо еще раз, Кир.

Чмокаемся на прощание.

На стоянке вокруг моей машины коршуном кружит Побединский. Костюм помят, обувь не начищена — выглядит не очень, еще в зале суда заметила. И дело не в том, что бывший на семь лет меня старше, нет. После нашего расставания Коля как-то обрюзг и постарел.

Или мне так приятно думать?..

— Федерика! — сразу кидается в наступление. — Давай поговорим. Как близкие люди.

— Говорили уже, — открываю водительскую дверь и забрасываю сумку подальше. — Близкие люди не ходят в суд, а если ходят — значит, и не были близкими.

Разгладив юбку, сажусь в кожаное кресло, но дверь закрыть не могу. Коля ее удерживает и театрально падает на колени.

Прямо на асфальт.

Маэстро чертов.

Разглядываю темные волосы не первой свежести и умоляющее лицо. Из всех наших детей на него особенно походит Эльза-Виктория. Как через копировальный аппарат пропустили. Нос, глаза, губы. С последними не повезло: вырастет — подправит.

— Ну, прости дурака, — лбом таранит мое бедро. — За что ты со мной так? Ошибся разок, бывает. Но ведь это я… Ты все забыла, Цветочек?..

— Не смей так меня называть…

Отталкиваю его.

Коля замечает кольцо. В хитрых карих глазах вижу, как бурный поток выносит его творческий разум на мысль, что меня можно добивать.

Тут же жалею, что не сняла.

Сглупила.

— Коль, давай не будем… — стягиваю обручалку и небрежно кидаю в подлокотник.

— Это ведь ты все разрушила, — бывший тут же меняет риторику. Сердится. — Ты сама виновата!

— Пусть так.

— С голой жопой решила оставить? Обманули вы меня с твоей подругой, подсунули какие-то бумаги, я подписал. Теперь понимаю, что заранее все было спланировано!

Господи, помоги.

Качели какие-то.

Кира еще на заре моего бизнеса предложила подписать с мужем брачным контракт. Я тогда брала большой кредит под залог родительской квартиры, поэтому Побединский был не против. Он ведь в то время даже не предполагал, что делить придется не долги, а миллионы и десятки тысяч квадратных метров складских помещений.

— Тварь, — цедит Коля напоследок и смачно плюет на юбку.

— Ну хватит, — отталкиваю его и закрываю дверь.

— За все ответишь.

— Ничего нового, — дергаю ключ и жму на педаль.

— Ты за все ответишь! Машу я забираю.

Пока еду домой, пытаюсь успокоиться и вытираюсь влажной салфеткой.

Я бы могла вручить ему половину и забыть, но ведь Коля продаст все, сам заниматься не будет. Реальных денег в таком объеме никто не найдет, значит, сольет в минус, лишь бы заплатили. А этого я не потерплю.

В конце концов, у меня работают люди. У них семьи, дети, ипотеки…

Надо выстоять!

На территорию заезжаем одновременно с новым сотрудником. Вид его автомобиля вызывает невольную улыбку. Черный крузак, двухсотый, тонированный. Уже немолодой, но очень ухоженный. В общем, такой же, как его хозяин.

— Добрый день, — выбираюсь из своего «Рендж Ровера» винного цвета.

Владислав мне кивает и точечно осматривает территорию.

Будто через прицел.

Ворота, дверь в дом, окна, задний двор, уродливое пятно на моей юбке.

Затем снова смотрит в глаза.

Нравится в нем это. Профессионализм, что ли, чувствуется.

— Мам, пливет, — выходит Маша из дома, натягивая шапку. Детей полчаса назад должен был привезти водитель. — Я пока погульяю…

Зависает, глядя на Отца.

— Владь, — улыбается и тут же прячет лицо в ладошках. — Владь, — раскрывает их, словно ставни, и снова захлопывает.

Мило.

Закатываю глаза, пока наш нянь грозно хмурится. Маша, так и не дождавшись реакции, убегает в сад.