Отечественная война 1812 года. Школьная хрестоматия
Шрифт:
Император прибыл в армию лишь после перехода через Березииу. Александр, и в особенности его брат Константин, фельдфебель по натуре, не обладавший, подобно императору, высокими качествами души, были сильно шокированы внешним видом армии, совсем не соответствовавшим уставу, на что в то время обращалось главное внимание. Обыкновенно, одежда русского солдата рассчитывалась только для парадов, в походе же он нес на себе большую часть амуниции — кожаные сапоги, брюки, гренадерский султан и т. п. Война же должна была сильно изменить эту одежду. На границе она была приспособлена к утомительным, длинным переходам и к суровости климата и была очень похожа на простую одежду крестьян. Видя проходящий церемониальным маршем пехотный, гвардейский, стрелковый полк, покрытый славой, Константин возмутился видом солдат; более же
В его устах это была горькая критика.
Н. Тургенев
Отъезд Наполеона из армии
Наполеон прибыл в Сморгонь с толпой умиравших, изможденных страданиями солдат; но он не позволил себе выказать ни малейшего волнения при виде бедствий этих несчастных людей, которые, со своей стороны, не роптали, чтобы не тревожить его. Действительно, возмущение было немыслимо: для этого требовалось новое усилие, а силы всех были уже истощены борьбой с голодом, холодом и усталостью. Для этого требовалось также сойтись, сговориться, согласиться, а голод и целый ряд других несчастий отделяли и изолировали всех друг от друга, сосредоточивая всякого в самом себе. Они были далеки от того, чтобы утомлять себя вызовами или даже жалобами, и шли молча, сохраняя все свои силы для борьбы с враждебной им природой; необходимость двигаться и постоянное страдание изгоняли всякие мысли. Телесные нужды подавляли все душевные силы; жизнь сохранялась только в ощущениях и была подчинена по старой памяти ряду впечатлений, сохраненных от лучших времен, чести и любви к славе, возбужденной двадцатью годами постоянных триумфов, жившей еще и дышавшей в их сердцах.
Сверх того еще оставался целым и незапятнанным авторитет вождей; в нем всегда было что-то отеческое; всегда опасности, победы и поражения были общими. Это было несчастное семейство, в котором больше всего приходилось, пожалуй, плакаться его главе. Таким образом, и император, и «великая Армия» хранили благородное молчание: были слишком горды, чтобы жаловаться, и слишком опытны, чтобы не сознавать бесплодность таких жалоб.
Наполеон стремительно вошел в свою последнюю главную квартиру: он написал там свои последние инструкции и двадцать девятый, и последний бюллетень о состоянии своей умирающей армии. Были приняты предосторожности, чтобы вплоть до завтрашнего дня не стало известным что-либо из того, что происходило в его внутренних покоях.
Но предчувствие последнего несчастья охватило всех офицеров; все хотели бы за ним последовать. Они страстно хотели снова увидать Францию, очутиться в лоне своих семейств и бежать от этого жестокого климата; однако никто не осмеливался обнаружить своего желания; их удерживали от этого долг и честь.
Пока они делали вид, что они отдыхают, — от чего на самом деле они были далеки, — наступила ночь и приблизилось время, назначенное императором для объявления начальникам армии о его решении. Были созваны все маршалы. По мере того, как они приходили, их вызывали каждого отдельно, и он склонял их сначала к своему плану выражениями своего доверия к ним...
Он был ласков со всеми; потом, собрав их у себя за столом, он начал восхвалять их за эту кампанию. Что касается его самого, то он отозвался о своем дерзком предприятии только следующими словами: «Если бы я был рожден на троне, если бы я был Бурбоном, то мне было бы легко не делать ошибок».
Когда обед был окончен, он приказал принцу Евгению прочитать им свой 29-й бюллетень, после чего, объявив во всеуслышание о том, что он сообщил уже каждому в отдельности, он сказал: «Сегодня ночью я отправлюсь с Дюроком, Коленкуром и Лобо в Париж; мое присутствие там необходимо для Франции так же, как и для остатков несчастной армии. Только оттуда я смогу сдержать австрийцев и пруссаков. Несомненно, эти страны не решатся объявить мне войну, когда я буду во главе французской нации и новой армии в 1 200 000 человек!»
Он сказал еще, что он посылает вперед Нея в Вильну, чтобы он все там реорганизовал, что ему в этом будет помогать Рапп, который отправится вслед за тем в Данциг, Лористон — в Варшаву; Нарбонн — в Берлин; что его гвардия останется при армии, но что придется выдержать сражение под Вильной и задержать там неприятеля; что там они найдут Луазона, де-Вреде, подкрепления, продовольствие и все боевые запасы; что после этого расположатся на зимние квартиры за Неманом и что он надеется, что русские не перейдут через Вислу до его прибытия.
«Я оставлю, — добавил он, — короля Неаполитанского командовать моей армией. Я надеюсь, что вы будете ему повиноваться, как мне самому, и что между вами будет царить полнейшее согласие».
Было десять часов вечера. Он поднялся, пожал им сердечно руки, поцеловал их всех и отправился...
Наполеон прошел через толпу своих офицеров, выстроившихся на его пути, и дарил им на прощание грустные, вынужденные улыбки. Он увозил с собою их немые мольбы, сквозившие в нескольких почтительных жестах. Он сел с Коленкуром в закрытую карету; его мамелюк и Вонсович, капитан его гвардии, сели на козлы; Дюрок и Лобо следовали за ними в санях.
Сначала их конвоировали поляки, потом их сменили неаполитанцы королевской гвардии. Этот отряд состоял из 600 человек, когда он прибыл из Вильны к императору. Они погибли почти все за этот краткий переход; их единственным врагом была зима...
Дальше путешествие Наполеона совершилось беспрепятственно. Он обогнул Вильну через ее пригороды, проехал через Вильковишки, где он сменил свою карету на сани, остановился 10-го в Варшаве, чтобы потребовать от поляков отряда в 10 000 казаков, чтобы даровать им кое-какие льготы и обещать им свое скорое возвращение во главе 300 000-ной армии. Оттуда, быстро проехав через Снлезию, он прибыл в Дрезден, где имел встречу с королем, потом в Ганау, Майнц и наконец добрался до Парижа, куда он явился внезапно, 19-го декабря, через два дня по опубликовании его 29-го бюллетеня.
От Малоярославца до Сморгон этот повелитель Европы был только генералом умирающей и дезорганизованной армии. От Сморгони до Рейна это был неизвестный беглец, стремившийся перейти через неприятельские земли. За Рейном он вдруг снова оказался повелителем и победителем Европы! Последний порыв ветра благоденствия надувал еще его парус!
Сегюр
КОЛЕНКУР Луи (1773—1827), маркиз, в числе немногих французских аристократов ставший приверженцем Наполеона Бонапарта. В 1807—1811 посол в Санкт-Петербурге. В период «Ста дней» министр иностранных дел. Его апологетические в отношении Наполеона «Мемуары» ценны большим фактическим материалом.
***
10 декабря конница В. В. Орлова-Денисова ворвалась в Вильно и захватила большие запасы, пленных и 140 орудий. Кутузов остановил главную армию в Вильно для отдыха. Русская армия, двигаясь вслед за противником, тоже испытывала недостаток продовольствия и фуража, страдала от холода, так как теплые вещи не поспевали доставкой, несла потери в боях, теряла отставших по дороге. Из 100 тыс., вышедших из Тарутина, и 622 орудий в Вильно пришли 42 тыс. и 200 орудий.
За время похода в Россию Наполеон потерял 550 тыс. человек. Потери русской армии составили 200 тыс. человек.
26 декабря жалкие остатки «великой армии» перешли реку Неман. Дальнейшие действия были направлены против корпусов Шванцерберга в Польше и Макдональда, отошедшего к Кенигсбергу.
Через Неман
Вместе со всеми Ней прибыл в Ковно. Это был последний город в русской империи. Наконец, 13-го декабря, пройдя в течение 46 часов под ужасным ярмом, наши увидали дружественную землю. И тотчас, не останавливаясь, не обращая взора назад, большинство углубилось и рассеялось в лесах польской Пруссии. Но нашлись и такие, которые, придя к союзным берегам, обернулись назад. Там, бросив последний взгляд на эту страну страдания, из которой они вырвались, увидев то самое место, откуда пять месяцев тому назад их бесчисленные орлы победоносно устремились вперед, они стояли со слезами на глазах и испускали скорбные крики.