Открытие

Все разбрелись по обнажению, обстукивая молотками каждую плоскость и трещину, спугивая змей.

Игорь пристроился рядом с Журкиным. И Журкин чаще обращал внимание на замеры Бандуреева.

— Обработав замеры разных типов трещиноватости по статистическим законам, — объяснял Журкин громко, чтобы слышно было и отдалившемуся Жене, — мы получим родственные группы трещин. Их взаиморасположение на круговых диаграммах укажет нам направление стресса, основные системы, оперяющие разломы и контролирующие оруденение...

«Бинь!» — раздался стеклянный звон на самом гребешке скального останца, где работал Слон. К ногам Журкина упали осколки компаса.

Блеснули стекляшки, стрелка, кусочки зеркала и пластмассовая крышка.

— Вот черт! — над гребнем появилось лицо Слона под цвет кирпича. — Выскользнул из пальцев, будто угорь. Тоже компасы делают, лишь бы спихнуть...

— Помогайте кому-нибудь записывать, — сказал Журкин. — Придется разбросить вашу норму на остальных.

Слон, чертыхаясь, спустился со скалы. Он потолкался возле одного, другого и пошел с Женей.

Теперь раздавались только их голоса. Женя приставлял компас к поверхности трещины, потом сообщал напарнику азимут и угол падения. Слон записывал элементы залегания в геологический дневник. Вдруг они заспорили насчет какой-то трещины.

— Пиши «гладкая»! — настаивал Женя.

— Где это ты видишь гладкость? — артачился Слоя.

— Я тебе говорю — пиши! — требовал Женя.

— А ты сначала клешней ее ощупай, — советовал Слон.

— Я еще не ослеп, — ответил Женя, — как ты.

— У тебя куриная слепота, — объяснил Слон.

— А у тебя в мозгах одна мысль, — откликнулся Женя, — девочки!..

Не успел Журкин вскарабкаться к ним, чтобы рассудить, как Женя щелкнул Слона по лбу. Слон слетел на один уступ ниже.

— А-а-я-я-яй! — завопил Слон, присев на уступ.

К нему бросился Женя, потом подобрались остальные.

Слон, закатав штанину, держался за ногу.

Журкин ощупал его волосатую ногу.

— Ничего серьезного, — отметил он, — просто ушиб.

— Болит, — жаловался Слон и попробовал наступить на ногу. — Ой!

— Спускайтесь вниз, — сказал Журкин и кивнул Жене: — Помогите страждущему товарищу, Евгений Ильич.

Женя с виноватым видом подставил плечо, и оба друга стали спускаться с обнажения.

— Еще одна сотня замеров ложится на нас, — объявил Журкин, возвращаясь на свое место.

Они замерли над записными книжками и компасами. Орлик парил над головами людей и вдруг взметнулся вверх, как от выстрела. Новый вопль огласил сопку.

— Змея! — закричал Борис мальчишеской фистулой. — Укусила змея-я-я-я!

Игорь бросился к Борису, срываясь с уступа на уступ. Геологический молоток настиг ускользающую гадюку.

— Взялся я за эту вот трещину, а она оттуда, — стал объяснять Борис, выжимая кровь из мякоти возле большого пальца. — И как шилом, гадость такая!

На Борисовом лице не было больше загара, вся его бледность вернулась к нему.

— Давай отсосу кровь, — предложил Игорь.

— Не стоит, — запретил Журкин и перетянул Борисово запястье поясным ремешком. — Быстро вниз! Сам лечить буду!

И Журкин пошел за Борисом, припрыгивая на ходу.

— Вся корма на тебя падает, Игорь Петрович! — крикнул старик, обращаясь к Игорю. — Да сколько сделаешь теперь?! Не забудь потом захватить мой компас и дневник!

Игорь кивнул и, не теряя времени, направился к своей точке. По пути подобрал компас Журкина, его полевую книжку. «А что, если попытаться сделать все?» — задумался он.

Игорь еще раз взглянул на удаляющуюся вниз по склону фигуру доцента. Взял компас Журкина. Медная коробочка обожгла пальцы, успела нагреться. Игорь приткнул компас, как полагается, короткой стороной к шероховатой трещине. Стрелка забегала по лимбу. Пришлось дожидаться, когда она замрет. Азимут и угол падения Игорь записал в журкинский дневник.

Потом он понес компас к другой плоскости трещины, притормаживая стрелку одним концом о стекло. И теперь отсчет был взят скорее. Так, манипулируя стрелкой, Игорь научился быстро подгонять ее к нужному румбу.

Он заметил, что уже вечер, когда скала под ногами окрасилась в красный цвет. Серый лишайник стал бархатисто-лиловым, исчезли куда-то змеи.

Игорь разогнулся. С хрустом выпрямилась спина. Посмотрел вдаль, а перед глазами плыли трещины: открытые, закрытые, гладкие, шероховатые с зеркалами, скольжения, сцементированные прожилками кварца и растянутые разрывными нарушениями.

Трещинами был устлан и его путь, Игоря Бандуреева. На трещинах споткнулись сегодня ребята. «Расслабились и споткнулись, — решил Игорь. — Мне наука... Расслабляться нельзя до самого финиша!»

20

Из Витимска поступали неутешительные сведения. Коренных источников не нащупали и в этот сезон. С досады запил Митька Шмель, и его даже понизили до промывальщика. Но крест на их тайге было рано ставить. «Надо попытать счастья в последний раз на поисках, — решил Игорь, — если не повезет, с легкой душой уходить в науку». Но главное, с Любой не виделся уже полтора года!

Перед отлетом он волновался как никогда. Люба представлялась через какое-то зыбкое марево. Как она встретит его?

Руки у него дрожали, когда он получал проездные в институтской кассе. И потом, когда покупал билет в агентстве Аэрофлота, пальцы била мелкая дрожь. Парни смеялись над его потерянным видом. А Игорь растерянно улыбался в ответ. Они не понимали, что значит не видеться полтора года с любимым человеком.

Игорь успокоился, когда под тупым крылом Ил-14 зарябила тайга. Он припал к иллюминатору. Тень самолета неслась по неровной земле, пересекая пенные извилины рек, каменные россыпи, ярко-зеленые мари, острия скал. Все ближе, ближе к Любе... А не окажется ли, что летел к ней, но встретился с чужим человеком? Не упустил ли ее за всеми заботами и делами? Раньше не понимал, что она значит для него. А теперь распознал ее гравитационную силу. Жизнь уже не задавить никаким трудом, ни лекциями, ни экзаменами. Жизнь находит лазейку. Она, как река, подтачивает любую плотину, строй ее хоть из самых серьезных мыслей. Жизнь настигает во сне. Кажется по ночам, особенно после разговоров со Слоном, что рядом с тобой на жесткой общежитской кровати лежит Люба. Она загадочно улыбается и потягивается всем своим телом. Протянешь к ней руки — пустота. И сердце загремит, как в пустой бочке. И остро-сладкая истома во всем теле.

А порой, особенно по весне, хочется забросить к чертовой матери конспекты и уйти с парнями на ангарские острова, где гуляют девчата. Проверить себя. Наверно, имел бы успех не меньше, чем Слон-сердцеед. У Слона уже плешка просвечивает, а у него густые волнистые волосы цвета золотистой охры. И лицо узкое, острое, а не оплывшее, как у Слона. А глаза и равнять нечего, они от матери — продолговатые, черные со слюдяной блесткой. Уши великоваты, да веснушки проступают, но это не беда. Не зря же поглядывают на него женщины на улице и девочки в институте. Но у него есть одна заветная звездочка, и дай бог не отпугнуть ее до их грядущего воскресенья. В отличие от однокашников она чует, конечно, его неистовую озабоченность и понимает ее смысл. И пока отвечает молчаливым согласием. Но долго ли будет так продолжаться?