Открытие
Шрифт:
Игорь незряче шел за Любой. Перед ним сияли сполохи, как в тот раз, когда они впервые поцеловались. Игорь думал, что теперь долго он будет ходить с этим сиянием в глазах, как после электрической сварки. Но вдруг он зачуял что-то неладное, и сполохи пропали.
— Осторожно, — предупредила Люба, покусывая горящие губы, — не споткнись!
И тогда Игорь остановился и увидел, что Люба привела его на кладбище. Его словно дернуло током: он не любил этого места. Но деваться было некуда. Пришлось нагонять Любу.
Шел, спотыкаясь о могильные холмики, поваленные
Могилка Софьи Григорьевны располагалась среди безвестных холмиков и покосившихся лиственничных крестов.
Игорь остановился перед знакомой пришлифованной гранитной глыбкой на холмике Любиной матери. «Софья Григорьевна Лукина. Родилась в 1912 году, умерла в 1944 году. Вечный покой, мать и жена».
Люба опустилась на колени перед камнем и провела по нему рукой, смахивая прошлогодние листья. Ее ресницы заблестели от слез. Она разделила букет на две части и половину рассыпала на могиле матери.
«А куда другую половину? — подумал Игорь. — Оставит себе?»
— Иди за мной! — приказала Люба.
Игорь последовал за ней, ничего не подозревая. А она вела его к краю кладбища, где тополя уже смыкались кронами, а кусты под ними шелестели так, что казалось, в них кто-то прячется.
Острый сук царапнул Игоря по виску. Земля на могилах становилась все свежее, оградки — ярче.
— Куда же мы еще? — спросил он.
— Пришли, — отозвалась Люба.
Игорь прорвался на поляну и замер. В мягкой зеленой полутьме увидел он самые свежие могильные холмики. Оградки здесь были выстроены четкими рядами, а земля не успела обрасти травой. Прямо перед ними краснела тумба со звездой.
Игорь автоматически наклонился и прочитал: «Шмель Павел Иванович...» Он попятился, но Люба придержала его за рукав.
— Весной умер, — сказала она и положила цветы на тумбу. — Старая простуда сидела в нем...
Игорь подумал о быстрых годах. Земля забирала старших, им оставались заботы, все, что не сделано, и горечь жизни, потому что радость — легко улетучивающийся материал.
Он бы долго так простоял у этой могилы, не замечая надвигающихся сумерек. Но Люба потянула его с кладбища.
— Теперь можно и к вам, — заметила она тихо.
И они молча отступили от свежих могил на старое кладбище и вышли потихоньку к двум лиственничным столбам по краям дороги. Из зарослей черемухи, свиного багульника и мелколистной березы дорога вырывалась на пустырь. Здесь начинались первые строения города — темнел длинный дом инвалидов.
На завалинке инвалидного дома сидели несколько обитателей. Инвалиды грелись в лучах заходящего солнца и вели неторопливый разговор, который сводился к тому, что солнце на лето, зима на мороз.
— Любушка! — раздался вдруг вскрик, и с завалинки соскочила Феня. — Голубушка
моя, раскрасавица ты писаная!— Поздороваемся да пойдем, — шепнул Игорь Любе.
Но Люба шагнула навстречу Фене, и они обнялись.
Феня как будто похорошела в инвалидном доме. Глаза у нее синели, как два глубоких улова, а на самой было надето красное праздничное платье. Словно пламя охватило Любин белый шелк.
— Как ты чувствуешь себя, Феня? — спросила Люба.
— Лучше, моя душечка, — отозвалась Феня. — С людьми я тут, в обиду не дадут.
— Да кто тебя обидеть может, родная ты моя? — спросила Люба.
— Тс-с-с! — приложила палец к губам Феня и выглянула из-за Любы. — Услышит... Петр Васильевич!.. Вон молодой какой он, поджарый! Пришел по новой раскулачивать!
— Да это же Игорь! — воскликнула Люба. — Из института прилетел на практику!
— Здравствуй, Феня, — подал голос Игорь.
— А-ах, Игорек, — поморщилась Феня, — не признала в тебе я Ксениного... Отец и отец...
— Закончу институт, — забормотал Игорь, — к себе тебя жить возьму, Феня...
— Нет, Игорек, — расплавились складки на Фенином лице. — В тягость такая любому...
— А может, к нам перейти надумаешь, Феня? — спросила Люба.
— Нет, Любушка, — покрутила головой Феня, и темный узелок волос заблестел, точно проволочный. — Здесь дожидаться надо братку...
— Да не все ли равно? — удивилась Люба.
Феня помотала головой.
— Золотая Матушка с Батюшкой не отпустят братку, — объяснила она.
— Ты все еще надеешься? — спросила тихо Люба.
— А как же? — вскинулась Феня. — Увидят Матушка с Батюшкой, в какой я живу юдоли, смилостивятся, отпустят Васю из своего зимовья. — Она вздохнула, обратив дальний взгляд на тайгу. — Хрустальное зимовье у него, да скучно в нем, к людям хочется...
Из двери барака вышла на крыльцо старуха в белом переднике и закричала бодрым голосом:
— На ужин! Товарки, товарищи, ужинать!
Инвалиды, скрипя костылями, начали подниматься с завалинки. Поддерживая друг друга, они потянулись к крыльцу.
На завалинке остался только Ваня. В руках у него была сетка с большими пучками лука и редиски.
«Здесь продает, что ли? — подумал про огородника Игорь. — Неужели хватает совести у человека?»
— Хватит говорить! — прикрикнул вдруг Ваня на них. — Овощи надо нести на ужин, Феня! Витамин! Всем витамин!
— Сейчас, Ваня, иду, — заторопилась к нему Феня. — Ну, дай вам бог счастья, детки!.. Поклон передайте Ксене да Дмитрию Гурычу...
— Мы еще к тебе придем, Феня, — пообещала Люба, отходя на середину дороги.
Игорь подхватил наконец Любу под руку и повел быстрым шагом вниз. Как будто нарочно встречалось им то, что портило праздник их встречи. Игорь решил, что лучше всего будет идти по самому берегу Витима. Здесь шелестела вода, сияло красное солнце в каждом всплеске да позванивали цепи на лодках. Перед самым обрывом по песчаной тропке вывел Игорь Любу к своему дому. И тут они натолкнулись на соседей. Как назло, сегодня все они высыпали на свои грядки.