ОТЛИЧНИК

– Митя, ты не спеши, не уходи, – волнуясь, заговорил он, – ты ж для меня, как память о нем. Помнишь, как играли в домино? Песни пели, спорили, смеялись? Как нам было весело! Антону я звонил, он обещал прийти, но ты же его знаешь, он не всегда свое слово держит. Толю не найдешь, он никому своего телефона не оставил, другие тоже, кто где. А мне без вас грустно и одиноко. Что ни говори, а одиночество иссушает душу. Эти стены, они меня просто съедают. Я ведь и женюсь только из-за того, чтобы одному не быть. Вот сейчас немного в себя приду и поеду со своей на Волгу. С тигрой этой больше жить не могу.

Я поднес палец к губам и глазами показал на дверь.

– А ну ее, «мать зверя». Давай еще раз помянем племянника моего, Леонида, своей матерью жестоко убиенного. – Почти выкрикнул он и потянулся рукой со стаканом ко мне, но вовремя остановился и прошептал: «Не чокаясь».

«Да он совсем пьян», – сообразил я и, выпив второй стакан, стал прощаться с Савелием Трифоновичем.

– Нет, нет, погоди, – засуетился он. – Я с тобой выйду. А то стукнет затылком об косяк, а потом скажет: «Я не зверь, я сестра зверя».

Последние слова он опять произнес немеренно громко, как бы специально для того, чтобы его услышали. Закрыл все шкафчики, забрал тарелку с оставшимися блинами; аквариумов не было, должно быть, уже перенес. И, осмотревшись, скомандовал:

– Шагом, марш!

Мы вышли из квартиры, так и не увидев Фелицату Трифоновну. Я так и не попрощался с ней. На лестничной площадке Савелий Трифонович попросил меня позвонить в соседнюю дверь, у него руки были заняты. Дверь после звонка тотчас отворилась.

– А то посидели бы еще? – предложил адмирал.

– Не могу, Савелий Трифонович. У меня же маленький ребенок. Да и жена ждет, – стал отговариваться я.

– Понимаю. Поклон жене. Маленького за меня поцелуй. Тебе успехов в службе. Чинов и наград.

– До свидания, Савелий Трифонович. То, о чем вы просили, я обязательно сделаю.

Соседняя дверь захлопнулась, я остался на площадке один. Несмотря на выпитую водку, я еще долго не мог прийти в себя. Медленно спускался по ступенькам и думал, что на земле много зла, и люди делают злые дела походя, незаметно для себя, так же, как дышат. Фелицата Трифоновна считала себя человеком верующим, носила нательный крест, через слово повторяла божье имя и строго соблюдала пост.

Как-то зашел я к Леониду в пост, а она ест мясо. Я удивился, она мне растолковала: «Это лосятина, а лосятину в пост можно. Я читала, что даже монахи в монастырях лосятину в пост ели. Лесной говядинкой они ее называли». Я не стал ей тогда говорить, что «лесной говядинкой» называли монахи белый гриб. Уж очень ей мяса хотелось, но и на монахов в то же время хотелось походить.

Как-то сказала она мне, что за святой иконой в красном углу непременно надо держать водку и колбасу. Сказала, что так делают монахи, и об этом она прочитала у Бунина. Я был почти уверен, что она опять что-то не поняла, что-то перепутала, но не стал ее разубеждать. Во-первых, потому, что это было невозможно, а во-вторых, потому, что ей именно такая вера и была нужна. С лосятиной в пост, да с водкой и колбасой за иконой.

Конечно, с точки зрения Фелицаты Трифоновны было просто бессмысленно заботиться об идиоте. Она была уверена в том, что сын поступил бы с ней точно так же, а значит, ее совесть была чиста, то есть, этим она себя и успокаивала. Я же, спускаясь со ступеньки на ступеньку, не переставая, тряс головой и все не мог поверить в то, что так стремительно закончилась земная жизнь Леонида. А ведь мечтал он о своем театре, о великих постановках, о послушных и талантливых актерах. Мечтал поехать в Новый Орлеан на джазовый фестиваль, мечтал съездить в Маселгу, посмотреть на деревянные храмы, монахом Оптиной пустыни стать мечтал и не нашлось у него времени исполнить заветные желания. В последнюю нашу встречу, когда Леонид был еще вменяемым, он мне сказал:

– Прочитал у одного католика интересную мысль: «Добро может существовать само по себе, а зло без добра существовать не может, то есть Рай может и без людей обойтись, а вот Ад – не может». Что ты об этом думаешь?

Я ответил, что об этом не думаю. Теперь же задумался и по-максималистски решительно, сказал сам себе: «Или все будут в Раю, или никакого Рая и вовсе не существует». И мне стало легче.

Глава 40 Толя Коптев

1

О Толе Коптеве особый разговор. Я, как приехал, чуть ли не каждый день заходил к нему, но никак не мог застать его дома. Причем, соседи смотрели на меня очень недружелюбно и, открывая дверь, всякий раз грозили: «Мы вас в милицию сдадим». «Что-то тут не то», – думал я. И не зря так думал.

Встретил друга, как раз в тот момент, когда он выходил из подъезда своего дома и направлялся в магазин. Он был совсем не похож на того Толю-щеголя, каким я видел его в Уфе. Он был нечесан, небрит, выглядел ужасно. Одет был в рваную, непомерно широкую болоньевую куртку, когда-то бывшую не то розовой, не то малиновой, не то коричневой. Одного цвета эта куртка не имела, была в разноцветных пятнах. Под курткой, прямо на голое тело, была надета солдатская хлопчатобумажная курточка. Курточка эта была без подворотничка, с непомерно широким даже для Толиной шеи воротом. Штаны, надетые на нем, тоже имели удручающий вид, они разошлись в нескольких местах, по шву в расщелинах мелькало его голое тело. На ногах были резиновые сапоги. Толя утратил весь шик свой и блеск и приобрел сомнительные манеры, как-то – сморкаться на землю при помощи большого и указательного пальцев, да громко ругаться, не стесняясь в выражениях.

Увидев меня, нисколько не удивился. Мы вместе пошли в магазин. Все бумажные купюры у Толи были скатаны в маленькие комочки.

– Чтобы не украли, – пояснил он. – Я свои деньги сразу узнаю.

И такими деньгами он собирался расплачиваться. Сыпанул продавщице горстку кругляшков, она попробовала один из них развернуть, но он у нее тут же выпрыгнул из рук и покатился по полу. Продавщица покраснела и психанула:

– Я такие деньги не возьму!

– Звиняйте, шекелей у меня нету! – заорал Толя сумасшедшим голосом.

Ясно было, что он нездоров. Я заплатил за бутылку, которую он намеревался купить, и мы вышли из магазина. И тут Толя вдруг сломя голову понесся через забитое быстродвижущимися машинами Садовое кольцо на противоположную сторону. Кого-то поймал там, низкорослого и стал душить его прямо в телефонной будке. Я нырнул в подземный переход и так же бегом помчался на другую сторону. Смотрю, он держит за горло до смерти напуганного вьетнамца.

– Что ты делаешь! Пусти его, – закричал я и попытался несчастного освободить.

Толя меня не слушался.

– Он мне средний палец «фак ю» показывал! Думал, я не замечу, не пойму!

– Отпусти! Он не виноват! – еще громче закричал я.

– Да? А почему тогда дружки его разбежались?

Ну что ему на это мог я ответить? Я видел, что он явно не в себе. Вьетнамца все же я у него отбил, и мы пошли к Толе домой.

Комната у Толи была хорошо обставлена, чувствовался вкус. Но совсем не убиралась, слишком была засорена. На полу стояло бутылок двести пустых, из-под водки. Это у Толи, который даже пива не пил. Известие о смерти Леонида он воспринял до странности спокойно. Чтобы как-то приободрить меня, он достал из шкафа красивую коробку.