ОТЛИЧНИК

Я Леониду не сказал всего того, что вспомнил, но для себя определенные выводы сделал. Выходило так, что если Леонид и был виноват в случившемся, то ровно наполовину. Сказал же я ему следующее:

– Страшно мне за тебя. И дело не в том, что ты с матерью спал, хотя само по себе это ужас кромешный и в голове моей случившееся не укладывается, а в том, что считаешь это нормальным и стоишь, доказываешь мне теперь, что это единственно верная для тебя дорога. Куда же она тебя приведет?

Леонид не ответил. Он эти слова мои воспринял, как прощение и, сделав вид, что переполнен благодарностью, взял и поцеловал мне руку. После этого вдруг прямо на нас с неба упал вороненок, клевался, пытался вырваться.

– Дурачок, что же ты клюешься, я же добра тебе желаю, – как-то нежно, чуть ли не со слезами на глазах сказал Леонид.

Тотчас нас стали атаковать взрослые вороны, родители выпавшего из гнезда птенца. Леонид несколько раз подбрасывал вороненка на ветку. Но тот все не мог удержаться на ней, и тогда был заброшен (с помощью его неокрепших крыльев, разумеется) на железную крышу двухэтажного дома. Все подальше от кошек, в огромном количестве собиравшихся в этом дворе. Их там централизованно кормили.

Глава 29 Первая любовь Леонида. Отец Леонида.

Деньги для Тараса

1

После того, как вороненка, выпавшего из гнезда Леонид забросил на крышу, он отряхнулся, застегнулся и, подойдя ко мне вплотную, тихим, молящим голосом попросил, чтобы съездил я вместе с ним на кладбище. Очень не хотелось, но я поехал. По дороге он рассказал, к кому мы едем.

Оказывается, была у него настоящая нешуточная любовь. Девушка по имени Настя. Тихая, безответная, жила вдвоем с бабушкой, а бабушка давно и безнадежно болела. И Фелицата Трифоновна, узнав обо всем этом, решила Насте помочь. Бабушку положили в хорошую больницу, чтобы поправить ей там здоровье, и через три дня она там умерла. Бабушку сожгли в больничном крематории, а после захоронения праха Фелицата Трифоновна намекнула Леониду на то, что не сама по себе ушла бабушка в мир иной и не дешево было указать ей туда дорогу, и что он, Леонид, за эдакий подвиг должен мать свою на руках носить.

– После того, как родная мать моя мне так «помогла», – говорил Леонид, – я уже не мог показаться Насте на глаза. Она бы догадалась, поняла. Да и не солгать, не обмануть ее я бы не смог, как не смог бы и скрыть от нее того, что все это знаю. А это ее бы убило. Она ведь была, как Снегурочка, худенькая, прозрачная, в чем только душа теплилась. Где-то через полгода мне позвонили из госпиталя имени Бурденко. Позвонили по просьбе Насти, которая там лежала. Она хотела меня видеть, я пришел. Голову ей обрили наголо, лежала в двухместной палате. Удалили опухоль в мозге. Неделю она в реанимации провела, плохая свертываемость крови, врачи опасались, что может случиться кровоизлияние в мозг.

А потом в палату перевели и температура все не снижалась, держалась под сорок. Таяла моя Снегурочка на глазах, а я ничем ей не мог помочь. Я ей святую воду приносил, губы ей смачивал, на лбу крестик нарисовал. Как вошел, сразу спросил: «Ты простила меня?». «Мне, – говорит, – не за что тебя прощать. Обязательно скажи тем девушкам, с которыми будешь встречаться, что жила на свете такая Настя, которая тебя любила, а еще скажи, что она просила их быть с тобой нежными и внимательными».

Настенька держала мою руку в своей и просила не покидать ее до самой смерти. Так трое суток я рядом с ней и просидел. Не спал, не пил, не ел. Смотрел на нее и читал стихи, все, что знал, все, что помнил, пел песни в полголоса, что-то шептал в бреду. Удивительная это вещь, когда на твоих глазах умирает человек. Лежит, дышит, а через какое-то мгновение уже не дышит. Рука горячая, а тебе говорят, что она умерла. Я за те трое суток потерял двадцать килограмм веса, потерял голос, с неделю после случившегося слова не мог сказать. Когда домой из госпиталя возвращался, брюки держал обеими руками. Пиджак на мне, как на вешалке, висел.

Да перед операцией с меня запросили полтора литра крови. Порядок такой ввели, какой-то умный человек придумал и до сих пор, наверное, берут. Вот я, Собурыч и Кирюха, по полкило им и сцедили. Ребята здорово тогда мне помогли. Я растерялся, приговор врачей меня ввел в совершеннейшую прострацию. В горле ком стоял, в глазах все плыло, да рябило, мир видимый распадался на пазлы, на маленькие кусочки. Ребята во всем поддержали, сказали: «Не переживай, если будет нужно, мы три раза по пятьсот грамм сдадим».

Тут со мной что-то неладное случилось, «дерьмо» полезло изо всех пор. До сих пор не пойму, почему. Возможно, от зависти к такому высоконравственному поступку. Я хихикнул и недоверчиво заявил:

– Вот в это что-то не верится. Ведь я же знаю их хорошо. Для красного словца, скорей, сболтнули.

Леонид улыбнулся и мягко, чтобы не задеть меня, подтвердил сказанное примером.

– Нет, не сболтнули, – сказал Леонид, – тогда еще авария страшная в Москве была и сообщили, что нужна кровь. Так они, не успев прийти в себя после этой сдачи крови, а ноль-пять – это доза не маленькая, поехали сдавать кровь туда. И все, заметь, бесплатно. Боженька, я думаю, за это им многое простит. Так людей любить только у нас умеют. Хорошие у нас все-таки люди. Мы об этом не задумываемся, а как прижмет.

– Ну, и что? Сдали?

– Собурыч рассказывал, приехали они туда, а там столько желающих кровь свою сдать, что со счета собьешься. И врач стоит на крыльце больницы, кричит: «Все! Спасибо! Расходитесь! Для операций крови достаточно». Я знаю, что мы стесняемся, стыдимся признаваться в любви. В любви к людям, к Родине. Оно может, так и надо, так и следует. Но в творчестве своем у каждого есть такая возможность. У всех руки развязаны. Не стесняйся эту любовь проявлять. Не знаю, представится ли мне такая возможность. С тех пор, я имею в виду после смерти Насти, я так никого и не полюбил. Мучить мучил, мучили меня, а любви – нет, любви не было. И про Настю я никогда никому не рассказывал, тебе первому рассказал, и поверь мне, это было не просто.

Мы приехали на кладбище, положили цветы на могилу. Там с черного полированного камня, смотрело на нас наивное, удивительно жизнерадостное девичье лицо. Там же, у ее могилы Леонид сказал мне о том, что объявился его отец и сегодня вечером ждет нас в ресторане.

– Так он тебе в такой день встречу назначил? Какое совпадение. Ее годовщина, и отец нашелся. Надо же.

– Наивный ты, Дима. Это я ему назначил встречу именно в этот день.

2

Ресторан был дорогой, официанты вежливые. Отец Леонида, тоже Леонид, тоже Леонид Леонидович, был не один. С ним была эффектная молодая женщина. Высокая, в теле, настоящее чудо природы. Гормоны в ней так и играли; так и хочется оговориться и сказать: «гармони в ней так и играли». Она всех окружающих пожирала своим похотливым взором.

Леонид Леонидович старший был к ней заметно равнодушен. Драгоценностей на ней было, как на царице в праздник. Окинув ее взглядом с головы до ног, Леонид сказал:

– Какая вы красивая. Наверное, богатая?

– Я дорогая, хороший мой, – любезно ответила дама.

Москалев-старший, сообразив, что она будет только мешать, при первом его разговоре с сыном, отправил ее за соседний столик. Туда, где сидели его друзья, похожие на штангистов, наряженных в праздничные, яркие костюмы.

– Успехов на вашем нелегком поприще, – сказал-таки ей напоследок Леонид.

Он представил меня отцу, мы сели за столик. Леонид Леонидович сделал заказ. После того, как все немедленно было принесено (я заметил, что обслуживало нас одновременно три официанта), мы выпили по первой за знакомство. Отец Леонида стал говорить и говорил он очень интересные вещи. Надо заметить, что он был замечательно красив и обаятелен, походил одновременно и на Сергея Бондарчука и на Евгения Матвеева в молодости, обладал чудовищным магнетизмом. Разговор у нас с ним был долгий, приведу по памяти лишь некоторые выдержки: