Отмороженный (Гладиатор)

Страх сжимал тисками его грудную клетку, не давая свободно вздохнуть и почувствовать прежнюю уверенность, которой он еще совсем недавно наслаждался.

Лещинский давно уже бросил свою служебную машину, предполагая, что она в первую очередь привлечет внимание тех, кто будет его искать.

Он спускался в метро, проезжал одну станцию и выскакивал наверх, старательно всматриваясь в поток идущих рядом с ним людей – нет ли рядом лиц, виденных им на предыдущей станции, не преследуют ли его уже.

По улице он не мог идти спокойно, не оглядываясь, не привлекая своей суетой внимания прохожих, в котором ему тут же начинали чудиться его преследователи, и спина вновь и вновь казалась Лещинскому самым уязвимым его местом. Он останавливался у стены какого-нибудь дома и напряженно всматривался в прохожих, с облегчением переводя дух, когда молодые мужчины проходили мимо, не обращая на него никакого внимания.

Впрочем, и женщины не казались ему безопасными. На его невольно напряженные взгляды, устремленные на них, женщины отвечали по разному, но будь то улыбка или недоумение, у Лещинского они вызывали лишь одно чувство – страх.

Лещинский понял, что он, оказывается, очень хочет жить. До того хочет, что даже жалел, что вообще решился сунуться в это криминальное гнездо – Российское Правительство не представлялось ему сейчас ничем иным.

Ему уже казалась очень привлекательной жизнь какого-нибудь маленького и назаметного – о, сладкое слово! – клерка небольшой и небогатой фирмы. Пусть он будет жить впроголодь, как и все основное население России, пусть у него никогда не будет ни его превосходной квартиры, ни машины, даже самой захудалой, зато его дела и его жизнь никогда не привлекут ничьего внимания.

Очень опасного внимания. От которого холод продирает спину и опускается куда-то в низ позвоночника.

Конечно, Лещинский видел себя со стороны, понимал, насколько глупо он себя ведет, испытывал от этого даже жгучий стыд, но все равно не мог усидеть на месте.

Идти домой он не мог себя заставить. Ему мерещились, засевшие с винтовками на крышах снайперы, машины с автоматчиками, поджидавшие его на улице, пистолетные выстрелы в подъезде. Он слишком хорошо знал способы убрать человека, жизнь которого кому-то мешает.

Стоило ему представить себя в своей огромной квартире, одного в ее необъятных пустых комнатах, как он готов был часами кружить по улицам, лишь бы не прислушиваться замирая от страха к безмолвной пустоте пустого жилища, с ужасом ожидая, что вот-вот откроется дверь и на пороге появится человек в черной маске на лице.

К вечеру Лещинский уже просто изнемог от постоянного напряжения, но стоило ему на секунду расслабиться, как страх подбрасывал его с садовой скамейки на бульваре и гнал куда-нибудь на другой конец Москвы только потому, что взгляд сидящего напротив пенсионера казался ему слишком внимательным.

Он уже дважды звонил Крестному, но не получил в ответ обычного разрешения на встречу. Лещинский знал, что Крестный – единственный человек, который может ему сейчас помочь.

«Спрятать в Москве человека для Крестного пара пустяков, – успокаивал себя Лещинский. – Сколько раз он проделывал такие штуки – хотя бы с тем же красноярским губернатором, которого искали по всей Москве неделю, но так и не нашли. И меня Крестный может спрятать. Так, что никто не найдет.»

Он немного, было, успокоился, но до него тут же дошла двусмысленность его последней фразы. И снова крупная дрожь сотрясла его тело.

Лещинский чуть не плакал от страха. Пальцы его дрожали, когда он в очередной раз набирал номер, по которому через диспетчера связывался с Крестным, в телефоне-автомате. Свою «Мотороллу» он давно уже выбросил в Москву-реку, боясь, как бы его не запеленговали предполагаемые, ног от этого не менее для него реальные преследователи.

– Лещ, – услышал он вдруг в трубке голос самого Крестного, – поедешь домой. Там тебя будет ждать мой человек. Пойдешь с ним и сделаешь все, что он скажет. Все. Мне больше не звони.

Заныли гудки отбоя.

Вместе с ними чуть не заныл и Лещинский от накатившего на него чувства безвыходности.

Он не поверил ни одному слову, сказанному Крестным. За каждым словом, произнесенным сейчас Крестным, Лещинский слышал свою смерть.

Крестный решил его убрать. Для Лещинского это было ясно, как божий день. Домой ехать нельзя было ни в коем случае. Это же просто самоубийство.

Но и не ехать домой тоже было самоубийством. Самое позднее через час человек Крестного, не дождавшись Лещинского, сообщит о том, что он не приехал домой, в свою квартиру, и Лещинского начнет искать сам Крестный. А его возможности Лещинский знал. И был уверен, что Крестный его найдет очень быстро. Для того, чтобы убить или убедиться, что он уже мертв.

«Что же делать?, – стучало у него в висках. – Я не хочу умирать. Что же делать?»

Лещинский не знал, что Крестный вовсе и не собирался его убирать. Единственное, что его раздражало – глупая суета обезумевшего от страха Лещинского, способного и в самом деле попасть в какую-нибудь историю с плачевным концом, если он так и будет продолжать метаться по городу и шарахаться от первого встречного.

Крестный, конечно, понимал, что рано или поздно ликвидировать Лещинского придется. Но пока еще было рано. Крестный собирался его еще использовать. Для сбора информации, например, по каналам, которые самому Крестному были недоступны.

Поэтому он и в самом деле хотел спрятать Лещинского. Километрах в восьмидесяти к северу от Москвы на одной из подмосковных баз отдыха у него располагался «запасной аэродром», или «отстойник», как он иногда называл это место. Время от времени Крестный увозил туда из Москвы людей, вокруг которых поднималось слишком много ненужного шума, способного привлечь к ним слишком много ненужного внимания. И держал их там, кого неделю, кого месяц, пока интерес, проявляемый к ним правоохранительными структурами, не «отстоится» и не «выпадет в осадок».

Туда-то и хотел он увести Лещинского, заставив того предварительно придумать какую-нибудь отмазку для своего начальства.

Но Лещинский ничего этого не знал. Он знал только, что человек, которого Крестный решил убрать, все равно, что уже мертв. Лещинского такая перспектива не только не устраивала, она приводила его в ужас.

И Лещинский решил во что бы то ни стало, остаться в живых.

Выход ему подсказала постоянная привычка к анализу ситуации, не покидавшая его никогда, даже во сне, когда бессознательно он продолжал прокручивать в мозгу поступавшую за день информацию. Решения проблем иногда выскакивали из головы Лещинского как бы сами собой, без какого-либо усилия с его стороны.