Отморозки

– ...Оставьте меня! Я желаю говорить, и я буду говорить!
– орал пьяный до невменяемости пан Туск.
– Только в союзе с Польшей, Европ-па... пшепрашем... Европа может остановить это русское варравст... враварст... вар-вар-ство! Кто пьян? Я? Я не пьян! Я вполне твердо стою на ногах и даже могу танцевать поло-о-о-онез... А я буду танцевать! Кто посмеет остановить ясновельможного шляхтича, а? Вот то-то, господа офицеры! Ще кайзер не сгинел! За что?!

Последняя реплика относилась к бравому майору Пургольду, который дал в ясновельможную морду за оскорбление его величества. Туск упал, и больше не вставал, но когда обеспокоенный Валевский нагнулся над ясновельможным паном, выяснилось, что он банально заснул. Несколько дюжих слуг утащили его отсыпаться, в благодарность за что пан Туск основательно обмочил своих носильщиков вместе со своими штанами.

– Уф!
– тяжело вздохнул старый Франц, когда пьяного унесли.
– Извините, господин генерал, но он не отпускает жену в гости одну. Приходится терпеть...

– Ну что вы, что вы, дорогой мой, - Ципсер благосклонно улыбнулся и погладил по голове сидевшую рядом с ним Малгожату Туск.
– Вам совершенно незачем извиняться: все радости жизни обязательно сопряжены с какими-то неприятностями. Вот, например: война - это, безусловно неприятность, но если бы не война, я был бы лишен удовольствия познакомиться с вами и воспользоваться вашим гостеприимством. Такова судьба рода человеческого.

– Да, да, да. Война - ужасная неприятность - покивал головой Валевский.
– Но...

– Но ты, пшек, даже представить себе не можешь, насколько эта неприятность велика!

Малгожата Туск завизжала, Франц Валевский икнул, и лишь генерал-майор Ципсер сохранил молчание при появлении в зале нового гостя. Впрочем, Ципсер молчал только потому, что незваный гость сильно ударил его рукоятью кинжала чуть ниже уха и генерал свалился с кресла, точно куль с грязным бельем. Но молча...

– Оружие - на пол!
– рявкнул гость с погонами русского штабс-капитана.
– Руки вверх! Немцы - подходим по одному, сообщаем свое имя и звание. Остальные - на пол, мордами вниз и руки держим на виду. Кто дернется - стреляем без предупреждения. Выполнять!

Первый из немецких офицеров шагнул вперед с поднятыми руками. Его мгновенно обыскали крутя в разные стороны, точно портновский манекен, затем стремительно скрутили руки за спиной, стреножили ноги...

– Второй пошел!
– приказал Львов.

Та же процедура, занявшая не более минуты...

– Третий пошел!.. Четвертый пошел!.. Пятый...

На пятом вышла заминка: обер-лейтенант Ребер рванулся из рук охотников и попытался вырвать из кармана маленький 'Маузер ТР' . Но тут же грохнул выстрел, и Ребер распластался на полу с простреленной головой. Больше эксцессов не последовало, а майор Крампе даже предупредил, что у него в кармане лежит маленький браунинг.

Наконец последнего офицера скрутили, и короткую колонну немцев повлекли к выходу. Тут хозяин имения решился подать голос:

– Позвольте мне встать, господин штабс-капитан. И разрешите поздравить вас с блестяще проведенной операцией. Помню, во время маневров девяносто третьего года...

– Заткнись, пшек! Будешь говорить, когда тебя спросят! Аксенов! Ко мне, бегом!

К Львову подбежал невысокий, гибкий, словно плеть брюнет цыганистого вида.

– Слушаю, командир.

– Возьми с собой четверых и дуй в конюшню. Возьмешь пару коней получше и - летом к есаулу! Передашь, что имение взято, 'двести', 'триста' нет, пусть идет к нам. Повтори?

Аксенов повторил и уже готов был бежать, исполнять, но тут голос снова подал Валевский:

– Я бы настоятельно попросил, господин штабс-капитан, предупредить вашего солдата, чтобы он не смел трогать жеребцов английской скаковой породы. Они, знаете ли, стоят столько, что на них можно целую роту купить. Я ими очень доро... А-А-А!

Маркин окончательно победил Львова, сохранявшего еще какие-то понятия начала ХХ века, и с наслаждением врезал с оттяжкой сапогом по зубам лежавшего поляка.

– Ты, мразота, своих кляч ценишь больше, чем жизнь русского солдата? А ты не забыл, сволочь, что твоя родина воюет, и каждый воин - твой защитник? Забыл. А я тебе сейчас напомню.

Он коротко, без замаха ударил ногой. Теперь в бок...

– ...Глеб Константиныч, ваше благородие, командир, да оставьте вы его!

– Чапаев висел на плечах Львова, а фельдфебель Варенец и старший унтер-офицер Доинзон старались загородить собой воющее окровавленное тело, еще так недавно бывшее блестящим паном Валевским. Но все никак не удавалось, и тогда Василий применил средство отчаяния: отпустив Львова, он схватил со стола непочатую бутылку с шампанским, открыл ее и окатил штабс-капитана холодной пеной.

– Фу, дурень, - заморгал тот.
– Это ж пить надо, а ты - поливать. Что я тебе - шлюха дорогая, что ты меня в шампанском решил искупать? Так все равно: ты - не в моем вкусе!

Солдаты радостно засмеялись: командир пришел в себя. Но к их радости примешивалась тревога. Нет, за их штабс-капитаном и раньше водились такие приступы ярости, но то - в бою, а тут... Вроде, как и без причины...

– Глеб Константинович, - рискнул наконец Доинзон.
– А за что вы его так? Ну, кроме того, что он с немцами снюхался?

– Лейба, а ты всерьез не понимаешь?
– помолчав, спросил Львов.

Тот растерянно развел руками.

– М-да... Хорошенькая у нас жизнь в государстве Российском, если народ привык скотом жить - вздохнул штабс-капитан.
– Нам нужно известить есаула и как можно быстрее, так?

– Да...

– Кроме того, если Аксенов напорется на немцев, ему еще и ускакать нужно тоже побыстрее, верно?

– Да...

– А эта гнида готова рисковать жизнью и Аксенова, и всех нас лишь бы его обожаемым жеребцам английской породы ничего не сделалось. Так что он нас всех: и тебя, и меня, и Варенца, и Чапая - всех, дешевле трех каких-то коняг оценил. За карман свой дрожит. Только при этом своей жизнью он за них рисковать не хочет, наши норовит под пули подставить. Понял?

Унтер кивнул и отошел в сторону. А Львов велел найти управляющего и сел в кресло, тяжело переводя дух. Ныла раненая рука, а внутри все просто клокотало от ярости. При таком отношении к людям оставалось только удивляться: как хоть кто-то из дворянства пережил Революцию и Гражданскую? Да резать их под корень, как бешеных собак!

Успокаивался он медленно. Уже его охотники угостились с барского стола, честно выполняя его единственный наказ 'Не напиваться!', уже вывели из залы захваченных поляков, уже начали даже грузить припасы, и было слышно к в ночном дворе перекрикиваются мобилизованные слуги, а он все сидел и думал. Нет, он и раньше знал, что 'вальсы Шуберта и хруст французской булки' доставались, в самом лучшем случае пяти процентам населения России. Знал и о том, что остальные девяносто пять процентов жили весьма скверно. Но вот НАСКОЛЬКО скверно, и даже не материальном, а в моральном смысле - этого он себе представить не мог. Конечно, то, что каждые три года в России - голод, от которого вымирали чуть ли не целыми уездами, он знал. Однако, когда умирают незнакомые люди, пусть и тысячами - вроде не так и страшно. Статистика, конечно, печальная, но что поделать? А вот теперь он увидел, что вело к этому кошмару. Его солдаты, которых только в армии и приучили есть мясо не только раз в месяц, которые с огромным трудом восприняли его требование перестать каждый раз обращаться к нему 'ваше благородие', оказывается так и не могут понять такой простой истины, что они - люди! Тоже люди, как, например, семейство Романовых, или всякие там Юсуповы или Ширинские-Шихматовы ! Господи! Да как же ты допустил такое, над своими-то детьми?!

Тут его мысли перескочили на другой вопрос: что делать с поляками? По-хорошему надо бы всех зачистить, но... Жалко же, черт возьми совсем! Это ж прямо какой-то массовый расстрел получится...

– ...Нет, я пройду!

Резкий голос молодой женщины вывел его из раздумий. Перед ним стояла настоящая фурия в бальном платье, со сложной, замысловатой прической, в которой сияла огнями бриллиантовая диадема.

– Я хочу вам сказать, милостивый государь, что вы - негодяй. Впрочем, что ожидать от москаля! Но можете быть уверены: я сообщу обо всем, что здесь происходило! И весь мир узнает о том, что вы - негодяй и разбойник!