Оторва. Книга первая

— Вот ты совсем сбрендил? Всё равно отдашь, только ещё фингал под глазом будешь носить пару недель.

Женька разочарованно уставился себе под ноги.

— А почему Моцарт? На баяне умеешь играть? — спросила я.

— Не только на баяне, — поникшим голосом ответил Петя, — предки заставляют хилять до музыкалки, лабуха хотят из меня сделать.

Я нахмурилась.

— Переведи.

— Да ты сама гундосишь, я даже у Клёвого таких слов не слышал.

— Это другое, лабух — это что?

— Музыкант.

Точно туплю, могла и сама догадаться.

— Ну ты это зря, — сказала я, — я семь лет отходила, зато теперь, как возьму гитару, все парни мои, — и осеклась, увидев Люськины глаза. Почему-то сразу подумалось, что Ева на гитаре не играла. Да уж, сегодня Люся о своей подруге узнала много нового.

— Круто, — сказал Женька, — а ты и поёшь?

— Конечно, — подтвердила я.

Петя зарделся, словно я его девушка и он весь такой крутой, потому что у него есть я.

— Кайфово. А у нас в компании только Жердяй может бренчать, но полный отстой, — сказал с досадой Женька, — а я люблю слушать на гитаре. У меня дядька классно играл.

— Как-нибудь забегу в гости, и Петя мне на баяне подыграет, — пообещала я.

— У меня нет баяна. У нас пианино дома стоит, — угрюмо сказал Петя.

— Значит, на пианино подытожила я, — а сейчас ладно, нам пора домой.

— Телефон ещё раз скажи. — попросил Петя, а когда Люся продиктовала, стал гвоздём вырезать цифры на бревне.

— Ау, — возмутилась я, — ты что делаешь?

— Только две последние, — начал оправдываться парень, — три пятёрки я запомнил.

— И что. Притопаешь сюда, если забудешь?

— Если забуду, да, — кивнул Петя, — ну пока, он сделал несколько шагов, оглянулся и улыбнувшись, добавил, — ты клёвая, я таких ещё не встречал, — и на прощание скользнул взглядом по моим коленкам.

Комплимент сделал и на вполне нормальном русском.

Я махнула рукой и повернулась к Люсе.

— Ну и чего сидишь? Поехали домой. И кстати, у моего отца не было знакомых в ментовке?

— Где?

Когда-нибудь у неё лопнут глаза, если будет их так пучить.

— В милиции, где ещё?

— Были. У вас дядя Илья часто бывал, да и сейчас приходит иногда.

— Дядя Илья? А это кто, где он служит?

Люся поднялась с земли, отряхнула платье и уселась на бревно. Рядом со мной.

— Ты чего? — не поняла я.

— Ты всё помнишь.

То ли вопрос, то ли констатировала.

— Что помню? — переспросила я.

— Всё.

— Люся, что за загадки?

— Ты помнишь, что семь лет ходила в музыкальную школу. Ты помнишь, что во дворе играешь на гитаре. Ты даже вино сейчас пила так, как это делала в павильоне, со сгущёнкой. Но при этом говоришь, что не помнишь, как зовут твою маму. И ты не знаешь, что дядя Илья к вам ходит. Так не бывает.

У меня даже зрачки разболелись. Наверное, глаза вспучились похлеще, чем у Люси. Так, Ева не совсем пай-девочка, как я о ней изначально думала. На гитаре во дворе, вино из горла. Однако.

— Ты это серьёзно, — в моём голосе так и сквозило удивление, — я что, точно в музыкалку ходила?

— Да ты только что это сама рассказывала.

— Рассказывала, — согласилась я, — но не потому, что вспомнила, а для этого оболтуса. Чтобы не бросал музыку, ведь это классно.

Люся рассмеялась.

— А откуда ты знаешь, что это классно, если ничего не помнишь? А я думала мы подруги, — она поднялась и медленно побрела в сторону тропинки.

— Люся, я тебе клянусь, я не помню свою маму, я не знаю, где я живу, и мне одной не выкарабкаться из этого. Помоги мне.

Она остановилась и словно нехотя развернулась ко мне лицом.

— Тогда скажи честно, что происходит? Где ты таких слов набралась? Почему ты сбежала из больницы?

— Люся, я тебе клянусь, я не знаю. Я даже не знаю, как попала в больницу. Люся, ты моя лучшая подруга, я бы не стала тебя обманывать.

— А откуда ты знаешь, что я твоя лучшая подруга? — мгновенно парировала она, вычленив из предложения только эту фразу.

— Не знаю, просто чувствую, здесь, — и я приложила руку к сердцу.

Люся смутилась, отвела взгляд, подошла вплотную и снова села рядом. Раздумывала больше минуты, потом согласно кивнула.

— Наверное, так тоже бывает, — наконец сказала она, — ну, что память частично пропадает. И если я тебе буду рассказывать, ты, возможно, вспомнишь.

— Даже наверняка, — подтвердила я.

— Мы живём на Ботанике, на улице Роз, — Люся охнула и отодвинулась, — ты что-то вспомнила, у тебя даже лицо изменилось, стало серым.

Вспомнила. Конечно, вспомнила. Но кто же со мной такой пранк придумал? Какой гад затеял со мной эту игру, периодически подбрасывая кусочки головоломки, не давая расслабиться. На улице Роз! Ведь не может быть таких совпадений. Их просто не может существовать в природе.

Перед глазами всплыло лицо Алана. Красивое, улыбающееся. Мой первый парень. Моя любовь. Бейсджампер. Он разбился в горах Швейцарии десять лет назад, потому что решил опробовать новый тип вингсьюта (8).

Мне позвонил Крис, наш общий друг, бывший чемпион мира по бейсджампингу, поздно вечером, когда мы обмывали наши дипломы, и сообщил о трагедии. Сказал, что Алан вместо своего S-Fly, на котором он умудрялся развернуться на пятачке, напялил на себя V4 и, хотя погода была чудесная, а условия идеальными, он не справился с управлением из-за совершенно разных стилей полёта. Он рассказал, что видел, как это случилось и не он один.

«Мы все знаем о рисках, — сказал Крис в заключение, — и, к сожалению, в этом случае его смерть на 100 % была следствием человеческой ошибки».

Я не поверила, он не мог так поступить со мной, не мог, не имел права. Он клялся, что этого не сделает. Но вечером того же дня нашла сообщение в интернете.

Но, сейчас 1977 год, Алан жив, — зазвучали в моей голове восторженные возгласы и затихли. 1977 год! Он родится, когда мне будет за 30, а когда впервые приедет в Москву, я буду старой бабкой. Хотелось рыдать от отчаяния.

После его смерти я почти год провела в вакуумном состоянии. Я не хотела ни есть, ни спать. Я хотела умереть. Даже не представляю, сколько терпения понадобилось родителям, чтобы вытащить меня почти с того света.