Отрезок пути

– А к Гарри только двое журналистов подошли, да и те, в основном, о тебе спрашивали, – добавляет Гермиона.

Мне становится неловко.

– Я не хотел, чтобы так получилось, – говорю я, глядя на Гарри.

Он только мотает головой.

– Все в порядке. Я был бы рад, если бы они вообще забыли о моем существовании. А вот тебе сейчас нелегко придется.

– Переживу, никуда не денусь, – отмахиваюсь я.

В палату вбегает Рон.

– Нет!!! – выпаливает он, тяжело дыша.

– Что – нет? – уточняет Гермиона.

– Не работает Выручай-комната! Я сейчас пытался ее открыть, а она – ни в какую.

Ребята переглядываются.

– Где ты ее открывал? – спокойно интересуюсь я.

– Как это где? – Рон смотрит на меня, вытаращив глаза. – На восьмом этаже, где же еще? Бегал туда-сюда, как идиот…

– Вход теперь в другом месте.

– Где же?

– Понятия не имею, – я пожимаю плечами. – А если бы и знал, то не сказал бы.

– Это еще почему? – нахмурившись, спрашивает Гарри.

– Она весь последний год на износ работала, – поясняю я. – Пусть отдохнет. Ей и без того досталось.

– Она же не живая! – смеется Рон.

– Для тебя, может, и нет, – возражаю я. – А мне она столько раз помогала, сколько не каждый друг поможет.

– И что, мы теперь вообще не сможем ее открыть? – уточняет Гермиона.

– Почему же? Если она действительно вам понадобится – откроете без проблем. А для развлечений есть и другие помещения. Одно могу даже посоветовать.

– Двадцать минут истекли! – сообщает мадам Помфри, вновь появляясь в палате. – Прошу всех уйти, Невиллу необходим отдых.

Ребятам ничего не остается, кроме как подчиниться решительно настроенной целительнице. Пожелав мне скорейшего выздоровления, они покидают палату. На меня наваливается усталость, но, прежде чем заснуть, я твердо обещаю себе, что не стану прятаться от людей и завтра же отсюда уйду.

Утро начинается с полноценного скандала с мадам Помфри. Кроме меня пациентов у нее на данный момент нет, а она, видимо, уже успела к ним привыкнуть, поэтому всерьез вознамерилась оставить меня в больничном крыле недельки на две. Ну, а в мои планы это категорически не входит. Пока мадам Помфри мечет громы и молнии, у меня мелькает мысль, что женщины все-таки намного опасней гигантских ядовитых змей – с последними хоть как-то можно справиться.

В конечном итоге мне все же удается убедить нашу целительницу в своем полном физическом и душевном здравии и отправиться на завтрак. В Большой зал я прихожу к самому концу трапезы. Представителей, так сказать, старшего поколения здесь уже нет, остались только ребята. Правда, их почти не видно из-за груды газет и писем, которые они увлеченно читают, не обращая внимания на давно остывшие напитки.

Я сажусь на свое обычное место между Джинни и Луной и мрачно обозреваю внушительную гору конвертов. Радует хотя бы то, что никто из ребят не пытается от меня шарахаться. Наоборот, все приветливо здороваются, интересуются моим самочувствием, улыбаются, но никаких провокационных вопросов не задают. Как будто ничего особенного не произошло.

– Все письма тебе, между прочим, – замечает Джинни. – Мы не вскрывали. Даже у Гарри меньше почты, не говоря уже о нас.

– Можете взять себе половину, – со вздохом предлагаю я, хватаю первое попавшееся письмо и машинально читаю вслух: – «Я закончил Хогвартс десять лет назад, учился в Гриффиндоре и представить себе не мог, что на моем факультете может оказаться такой, как ты! В магическом мире извращенцам не место! Если у меня когда-нибудь будет сын, я ни за что не отдам его учиться в эту школу и предупрежу, чтобы…»

Я отбрасывают письмо в сторону.

– Какая гадость! – восклицает Гермиона. – Невилл, не обращай внимания!

– Да я ничего другого и не ожидал, – я пожимаю плечами.

– Сам он извращенец! – возмущается Рон. – Небось, в лицо бы сказать побоялся!

Джинни вскрывает еще один конверт.

– Да не читай, они все такие, – говорю я.

Но она быстро пробегает глазами строчки, неожиданно усмехается и начинает читать вслух:

– «Моему сыну двадцать три года. Когда он шесть лет назад признался, что предпочитает мужчин, я была возмущена. Я пыталась объяснить ему, что это неправильно, противоестественно, но он не стал меня слушать. Мне всегда казалось, что такие мужчины больше похожи на женщин, что в них нет ни капли мужественности, и мне было больно из-за того, что мой сын хочет быть таким же. Я, как могла, старалась на него повлиять, но все закончилось тем, что он ушел из дома и прекратил со мной общаться. Но ваши слова заставили меня задуматься: возможно, я заблуждалась? Ведь если, вы, герой войны, столько сделавший для магического мира, – не мужественный, то кто же тогда? Думаю, мне ст'oит написать сыну и помириться с ним…» – Джинни прерывает чтение и поворачивается ко мне: – Слушай, Невилл, а ведь это здорово!

– Ага, здорово, – недовольно бормочет Гермиона. – Она так пишет, словно женщины ни на что не способны!

– Она совсем не это имела в виду! – возражает Гарри.

Не вслушиваясь в разгорающийся спор, я достаю следующее письмо. В нем содержится весьма занимательная история о двадцатилетнем парне, который уже три года счастливо живет вместе со своим любимым человеком. Родителям он его представляет как «лучшего друга». «Лучший друг», соответственно, делает то же самое. А вчера, после прослушивания моих откровений, выяснилось, что родители обоих давным-давно все знают, но молчали, поскольку каждый из супругов опасался, что другой может неадекватно отреагировать. В конце письма оба парня сердечно благодарят меня, поскольку все шестеро «очень устали от этой лжи».

Усмехнувшись, я откладываю письмо в сторону. Надо будет потом ответить. И той женщине, письмо которой зачитывала Джинни, тоже. Надеюсь, ей удастся помириться с сыном.

Следующие пару часов мы с ребятами занимаемся тем, что увлеченно сортируем письма, как выразился Майкл, «по степени адекватности». В одну кучу отправляются те, которые даже открывать противно, не то, что читать. Что примечательно, почти все они оказываются анонимными.

– Козлы и трусы, – комментирует Лаванда. С ней, понятное дело, никто не спорит.

В другую аккуратную стопку мы складываем письма со словами поддержки, одобрения и благодарности, а также с историями из жизни. Как ни странно, адекватных писем оказывается большинство. Что интересно, далеко не все они написаны такими, как я, или родственниками. Есть и люди, которые, казалось бы, не имеют ни малейшего отношения к гомосексуальной ориентации, но все равно выражают понимание и поддержку и заверяют во всяческом уважении.

– Камин-аут, – усмехается Гермиона, откладывая письмо мужчины, который двадцать лет жил в несчастном браке, пока не признался себе, что женщины его не интересуют.

– Чего? – переспрашивает Рон.

– Маггловский термин, – поясняет она. – Означает открытое и добровольное признание человеком своей принадлежности к сексуальному меньшинству.

– А магглы – народ продвинутый! – с уважением произносит Терри.

– Магглы в этом отношении более толерантны, – подтверждает Гермиона.

– Только не Дурсли! – заявляет Гарри. – Они…

– Твоим родственничкам в Азкабане самое место! – с неожиданной злостью цедит Рон. – Даже не приводи их в пример!