Отрочество
Шрифт:
— Сопливый, — усмехнулся Мишка, — такого тронь… дауркаганы одесские и московские за спиной.
— А это, — повторяю ещё раз — англы! Им на наши расклады плевать. И Лёвка! Он же такой шлемазл на вид, што только тавро поставить осталось. А што тихушник, и чем промышляет — скажешь, так не поверят!
— Во-от, — вспоминаю не без удовольствия ту ситуацию, — мы их и наказали! Благо, при свидетелях играли, отвертеться не удалось. Сперва деньги, а потом и вещички из коллекций проиграли. Разобиделись, канешно, ну и чорт с ними!
— Мальчики! — постучалась в дверь
— Серьёзное што? — затревожился я.
— Да не… — служанка замахала рукой, отгоняя сглаз, — Ён книжки из дохтуровской библиотеки брал, а сам вернуть никак — то сам в отъезде, то дохтур занят. Всё, я побежала!
Едва за Татьяной захлопнулась дверь, Санька тут же посерьёзнел. Вот только што — чуть не щенок, хвостиком виляющий, и вот уже вполне себе недопёсок. В полную силу ещё не вошёл, но уже не шути!
— Слежку за собой заприметил, — бухнул он весомо, положив на скатёрку сжатые добела кулаки,
— Приехал, тудым-сюдым — есть! Следят, родимые.
— Не ошибся? — засомневался Мишка.
— Не… — Санька даже головой замотал, штобы показать, насколько «не», — проверял! Так, и сяк, и альбомы потом зарисовывал с рожами ихними.
— Ты уж прости, — повинился Чиж перед Пономарёнком, — што тебе не сказал, но зря булгачить не хотел, так вот. Если да, то и потом обсказать можно, а ежели нет, то и зачем?
— Прости, — понимая, што не прав, Санька положил руку на плечо заледеневшему от обиды брату.
— Ладно, — чуточку сумрачно отозвался Мишка, оттаивая тихохонько.
— Я ещё почему не говорил, — начал пояснять виноватящийся Санька, — што сперва сам проверял, а потом Кота подключил. С Федькиными ребятками. Они и вокруг тебя тихохонько этак обсмотрели — не крутится ли кто?
— И как?
— Не-а!
— То-то ты занят всё время после Одессы был! — подскочил Мишка, — Нет времени, штобы повидаться, да и нет… оберегал?
— Агась, — и улыбка смущённая, — Тут ещё дело такое, што Федька тово корноухового опознал!
Говорит, в полиции служит, так-то. Мы с Егором, ежели што, под рукой Владимира Алексеевича, а он как ни крути — фигура! Враз не прижмёшь, да и не враз — тоже. А Федул Иваныч, при всём моём к нему уважении, калибром помене будет. Захотит тебя полиция прижать, так это им куда как проще выйдет.
— Так-то оно так, — Мишка усмехнулся внезапно, — да не так! Родня у меня хоть и… в дёсны не цалуемся, в общем. Но и бросить не бросят. А силы-то у общины староверческой, я те скажу, вполне себе ого!
— Да? — и так мне любопытственно стало, што прямо ой! Но смолчал дальше, потому как вижу, што тяжко Мишке об том говорить, а неволить брата не след.
— И што Котяра? — поворотился я к Саньке.
— Котяра… а давай к нему и сходим? Чем я враки врать буду, неправильно может понятые!
Оделись мы с Санькой попроще, для Хитровки, а Мишка как и был, да и пошли. Гостинцы с собой, а их и ого-го набралось!
Знакомых-то много, и это только кажется, што торгашка съестным — мелочь-мелкая, внимания
возвысившегося меня не стоящая. Как прижмёт, так и за соломинку ухватишься, а доброе отношение на Хитровке, оно многово стоит.Котяра, огольцы знакомые, торгашки вот, скупщики краденого… не говоря уж об Иванах!
— Надолго идём, — предупредил я братов, — чуть не на цельный день! Пока каждому уважение покажешь да поговоришь, вот оно и вечер.
— Ништо! — отмахнулся Мишка, — Меня Федул Иваныч до вечера и отпустил.
— Егорка! — несмело окликнула меня знакомая торгашка, — Ты ли это?
— Я, Матрёниха, я! С Одессы вот приехал, да опосля дома перво-наперво на Хитровку. Накось… — я закопался в подарках, вытаскивая перстенёк с бирюзой. А што? Она в Туретчине дешёвая! — вот, специально для тебя в Константинополе брал.
— Иди ты! — не поверила баба, — Я, чай… не шуткуешь?!
Она осторожно подставила ладони, и опустил перстенёк. Матрёниха часто-часто заморгала, и трубно высморкалась от чувств.
— Ну, спаси Бог! — меня крепко расцеловали, а на перстенёк набежали товарки. Подарок-то не шибко дорог, и денежек у каждой из них не на одну сотню перстеньков небось хватит. А внимание?! Лестно! Да ещё и из Царьграда.
А я дальше, да по торгашкам сперва. Да не повторяюсь! Кому бусики, кому браслет или платок шёлковый. Еле ушёл! Всево обслюнявили, да и Саньке с Мишкой досталось, за кумпанию.
Сёмочку табаком одарил туркским, духовитым, а к нему трубочку.
— Да я ежели што, то завсегда! — расчувствовался тот. А сам-то Сёмочка вполне себе… заматерел! Мелочь был по меркам Хитровским, а тут вполне себе фигура! Шестёрка скорее, но вполне козырная. С перспективами на повышение.
До Котяры в ево комнатушке добрались пока, так все руки обжамкали, и губы обмусолили.
Человек чуть не тридцать до него одарил. С каждым переговорить, за Туретчину и Одессу немножечко рассказать, спасибо выслушать…
Часы Коту подарил. Не хронометр, но вполне себе, да и корпус серебряный. С гравировкой!
Сэр Хвост Трубой. С намёком, значица.
— Вот спасибо так спасибо! — радовался тот, разглядывая рисунок.
— Эт Санька надоумил! — киваю на брата, и лыблюсь во все двадцать восемь, — Он про тебя сказал, што ты на этого сэра ну один в один! Только человек.
— Во глаз! — восхитился один из ближников Котяры, — Как есть художник!
— Ты таперича Сэр Котяра! — загоготал рослый парень, от которово ощутимо несло кровью и безумием.
Новое прозвище приглянулось, а сам Котяра сидел на корточках с глуповатой улыбкой, пока его поздравляли с крещением. Потом отошли, потому как с пониманием народ.
— … со слежкой, — Сэр Котяра задумчиво играет ножичком, сидя на корточках в одном кругу с нами, — достаточно интересно получается. Агентура полицейская, но ниточки тянутся к Анне Ивановне. Голядева, слыхал такое фамилие?
— Слыхал, — у меня вырывается шипящий матерок.
— Даж так? — уголовник приподымает бровь, но продолжения не дожидается. Верить-то я ему верю, не сболтнёт. И не продаст. Но…