Отрочество

В Одессе мине не раз высказывали за мученье кошек, прося прекратить. Настойчиво! Только перед самым отъездом такое наметилось… не мучительское для ушей. Даже и одобрили как-то, опосля пейсаховки и танцулек с неё.

А вот в Москве будто через несколько ступеней разом пересигнул. Суть ухватил, значица. Пальцы-то у меня ловкие, да аккордеон не гитара, здесь многое иначе. Одни только меха туды-сюды тягать, да пальцами разом по клавишам бегать, это уже совсем непросто. А есть ведь и другие нюансы, так-то!

Вон, Татьяна даже и заслушалась, пыль перестала протирать. А ну-ка… подмигнув ей, я вжарил плясовую, подтаптывая ногой в домашней туфле, подбитой войлоком.

Плечико-то задёргалась, ножка затопала, а потом как пошла лебёдушкой! Чуть не двадцать минут так, и горнишная вся раскраснелась, запыхалась.

А я, вредный такой, вальс! Татьяна страсть как млеет по музыке этой. Повздыхала с прикрытыми глазами, да и закружилась. Руки будто кавалера невидимого обнимают, глаза прикрыты… вся в танце! Растворилась.

— Охти мне, грешной, — выдохнула она, когда я прекратил, — в грех вогнал!

Счастливая! Раскраснелась, улыбка лёгкая на губах, мысли романтические, нездешние. О женихах грезит, кавалеров перебирает.

А мне и собираться пора! Оделся по-простому, да и выскочил. Морду лица в воротник, да как те крыски с Живодёрки — шнырь!

Такая себе мимикрия, уместная и полезная в трущобах, а здесь чуть не сигнал — вот типус подозрительный! И дворами, дворами. Петляю, назад оглядываюсь.

Для такого же трущобника и сойдёт вполне, а опытного филера только раззадорит. Есть! Заприметил-таки! Я ж во все эти глупости, умностей пару засунул, вот и сработали. Идёт, голубчик. Ведёт.

Я через Салтыковский [50] переулок, да через Голофтеевские доходные дома. Шнырь! Там, озираясь, часы вытащил, и жду, жду… А потом р-раз! И значков парочку мелком. Руны. Пусть гадают!

Кружанул через Петровку, да до Кузнецково моста воротился. Главная торговая улица Москвы, не шали!

Я в такой одёжке, что ворот чуть поправил, спину выпрямил, походку сменил… Вот уже не крыска трущобная, а то ли обыватель из небогатых, заскочивший на поглазеть, то ли слуга из приличново дома, посланный сюда по какой-то надобности.

50

С 1922 г. Дмитровский.

Совсем уж упрощаться потому как не след, филеры тоже не дураки. Если уж хватило мне ума на прогимназию, то уж на такую игру, самую што ни на есть примитивную, и подавно.

Фланирую с самым деловыми видом. Это значица так, што если не присматриваясь ко мне, то вроде как спешу куда-то, а если присмотреться чутка, так бездельник! А вид деловой, это штоб прочь не погнали.

И в лица! Всматриваюсь будто, напряжённо этак. В лица, да в одежду, да нервенность изображаю. Хотя чево уж! И не надо изображать особо, оно само идёт.

— Простите за беспокойство, сударь, — зашагиваю навстречу неспешно прогуливающему господину, по виду из адвокатов, — вы не подскажите…

Господин хмыкает, но вот правильно я выбрал, к кому подойти — останавливается. Объясняет.

А потом прочь, да походка летящая, будто мешок с мукой с плеч сбросил. Вроде как дело сделал. И гадай!

Отошёл мал-мала, и просто — походка, неспешная уже. Гуляю, значица! Туды-сюды по Тверской. Здесь остановился, да с пироженщиком поговорил о том о сём, там с продавцом сбитня.

Отдых вроде как себе даю, после нервенного… чево-то там. Но общаюсь! Сбитенщики, мороженщики-пироженщики, разносчики и приказчики мимохожие. Уж не знаю, што филер подумает, а тем паче, его командиры. Или атаман? Хозяйка? Видно будет… А я так, усложнил малость задачу, из чистой вредности.

Сейчас вроде как выгуливаю филера. Или филеров, не знаю точно. Пусть Федькины молодцы срисуют физии ихние.

В обрат? Шалишь! Ты попробуй ещё, догадайся, што детвора слежкой заниматься может. Да именно филерской притом, а не просто богатого раззяву высматривать, на предмет позаимствовать чего из карманов.

Санька к обеду пришёл, и с порога, не раздеваясь:

— Ну как?!

— Каком кверху, — змеюкой шиплю в ответ, глазами зыркаю. Татьяна сразу — ушки на макушке, глаза горят, в глазах азарт сплетницкий и любопытство досмертное!

Замолк брат, но тут ево так распирать от любопытства стало, што чуть не в дирижабель раздуло.

Глаза вверх… што-то много я их сегодня закатываю! И вижу, до обеда, ну вот ей-ей, не доживёт!

— Ладно, — и башкой этак удручённо мотаю, — руки мой, да пока на стол накрывают, расскажу вкратце.

— Вж-жух! — и чуть не пробуксовкой в ванную комнату Чиж рванул!

… — и всё!? — а сам такой потерянный-растерянный, што даже и жалко.

— А што ты хотел?! Приключений со стрельбой, фехтовальных драк на перилах моста над холодными водами реки, да рукопашных схваток с науськанным цыганским медведем?!

И гляжу, ну как на малово, едва не титешново. Он почему-то больше так понимает, чем когда словами.

— Ну… — и только уши красным заполыхали.

— Эх, Саня… — и волосы ему ерошу, — первый день только Большой Игры, а сколько их будет, Бог весть! И каким сикосем на какой накось она пойдёт, я предсказать не берусь. Пошли за стол.

За обедом Надя рассказывала о своём девичье-гимназическом. Такое всё… кто как из девочек поздоровался, духи классной дамы…

— … капелька, самая капелька! Но такая нотка жасминовая, прелесть просто!

… и прочие несомненные важности.

— А вы чем занимаетесь? — улучив момент, Мария Ивановна «воспитательно» прервала монолог дочки, на што запнулась было, но чуточку виновато склонила голову. Так-то всё знает, но — срывается. Потому как баба!

— Ничево особенного, — отвечаю нарочито вяло, — небольшое детективное расследование.

Санька сразу глаза большие сделал.

— Что-то не так? — уловила Наденька.

— Да всё нормально, — отвечаю за брата, — Татьяна, будь добра, ещё кусочек пирога… Благодарю.

— Всё нормально, — повторяюсь я, — Александр перечитал сыщицких романов.

— А, эти… — Надя чуть нахмурила лоб, вспоминая, — где на одной странице больше картинок с револьверами и кинжалами, чем текста?

— Именно. Фантазия немножечко вразнос пошла.

Младшая Гиляровская не смогла сдержать смеха, глядя на Саньку, надувшевося как мышь на крупу.