Отряд
Шрифт:
– Уловил, Ондрей Васильевич.
Ого! Иван покачал головой - не много ль возомнил о себе Ондрюшка? Ишь - «Ондрей Васильевич». Махнув рукой бегущему к крыльцу Митьке, молодой дворянин вошел в приказную избу и с порога ехидно осведомился, с каких это пор подьячих с «вичем» именовать стали?
– Так это - из уважения.
– Ондрюшка Хват расплылся в улыбке.
– Верно, Пороня?
Пухлолицый писец поспешно кивнул и поздоровался:
– Здрав будь, Иван Леонтьевич.
Ух, собака! Тоже с «вичем» назвал. Этакий лизоблюд далеко пойдет. Однако ничего не скажешь, приятно.
Подьячий Ондрюшка Хват ухмыльнулся. Тоже тот еще был
– Там, в людской, чернила да бумага с песком, Иване. Приставы с утра принесли. Ты бы послал своих, а то ведь, сам знаешь, как у нас бывает - можете и без чернил остаться.
– Вот за это, Ондрей, благодарствую, - искренне поблагодарил Иван.
– Хорошо, что сказал… - Он обернулся к подошедшему Митьке.
– Слыхал?
– Слыхал, - кивнул тот.
– Посейчас с Прохором и сходим.
– Ну, добро…
Еще раз поблагодарив подьячего, Иван отправился в приказную горницу, пожалуй, самую маленькую изо всех, имевшихся в «избе», - на троих много ли надо? Войдя, перекрестился на висевшую в углу икону и уселся за стол лицом к двери. Пора было начинать составлять отчет - юноша почистил пальцами кончик гусиного пера, обмакнул в чернильницу… ага! Чернила-то высохли! Вовремя послал своих за новыми! Молодец, Ондрюшка, предупредил. Только не опоздали бы парни, а то потом ходи по горницам, побирайся: «А нет ли у вас, случайно, чернилец?», «А подайте бумажки хранцузской, а то мы всю свою исписали», «Песочком речным не богаты ли?». Было, было уже такое, особенно по-первости. Вся канцелярия обычно доставлялась в приказ раз в месяц, в пятницу либо в субботу, перед выходным. Суббота считалась коротким днем (конечно, если не было каких-нибудь важных и неотложных дел), и обычно все приказные заканчивали работу, как предписывалось «Уставом», «за три часа до вечера», то есть до темноты, - зимой, считай, почти сразу после полудня. В остальные же дни, кроме воскресений и двунадесятых праздников, сказано было «приказным людем, дьяком и подьячим, в приказех сидеть во дни и в нощи двенадцать часов».
Сегодня как раз была суббота, и радостный приказной народец - дьяки, подьячие, пристава, писцы - уже потирали руки в предвкушении долгожданных выходных. А кое-кто, если не было боярина либо его первого заместителя - «товарища», умудрялся, сославшись на какие-нибудь дела, покинуть родную контору еще до обеда. Так обычно всегда поступал и хитромудрый подьячий Ондрюшка Хват.
За дверью послышались веселые голоса - Митька с Прохором, видать, все же урвали толику писчих принадлежностей. Хорошо б, коли так, спасибо Ондрюшке!
Поспешно вскочив из-за стола, Иван самолично отворил приятелям дверь.
– Во!
– весело ухмыльнулся Митрий.
– Смотри-ка, Проша, - дворяне московские уже нам с тобой двери открывают.
– Ла-адно, - Иван отмахнулся и довольно потер руки.
– Вижу, неплохо взяли!
Взяли и в самом деле неплохо: два ведра чернил - хороших, темно-коричневых, ящик с белым речным песком - присыпать написанное для скорейшего высыхания - да кипу нарезной бумаги. Ведра Митька, отдуваясь, поставил в угол, Прохор же определил песок и бумагу на специальную полку.
Иван вытащил один листок, посмотрел на свет, рассматривая водяные знаки:
–
Зубчатая башня на щите - чей герб? Митрий, не помнишь?– А какой щит?
– Да черт его… - Московский дворянин почесал затылок.
– Тут и не разберешь особо - то ли закругленный гишпанский, то ли заостренный французский… Но не треугольный и не овальный - точно.
– Может, германский?
– Митрий взял листок, присмотрелся.
– Нет, не германский… Слушай, Иване!
– Парнишка вдруг хлопнул себя по лбу.
– Вот ежели эту башню да залить золотом, а щит выкрасить красным…
– Постой, постой!
– Иван вскинул голову.
– Золотая башня на червленом поле… Канн! Это ведь Канн, Нормандия…
– Вот именно. Хорошую бумагу ныне прислали.
А Прохор ничего не сказал, лишь улыбнулся смущенно - в нормандском городе Канне осталась у него пассия, одна… гм… хорошая женщина…
Улыбка бывшего кулачного бойца незамеченной не осталась.
– Что, Проша?
– участливо поинтересовался Митька.
– Зеленщицу свою вспомнил?
– Не только, - Прохор с самым серьезным видом качнул головой.
– Я вот что подумал: год назад мы ведь всю Нормандию проехали, все искали важные грамоты. Нашли… И что же? Грамоты же - о самозванце, я так понимаю?
– Ну, так.
– Так что же царь-государь наш, Борис Феодорович, их в ход не пустит? Ведь самозванец-то, говорят, уже почти до Курска дошел!
– Дошел, - согласно кивнул Иван.
– Только вот что я тебе скажу, Проша: нам приказали эти самые грамоты отыскать и предоставить. А как уж государь с ними поступит - то не нашего ума дело!
– Ну, понятно, не нашего.
– Хотя, конечно, - Иван понизил голос, - признаюсь, и меня те же мысли гложут.
– Так спросить Ртищева!
– предложил Митька.
– Уж Андрей-то Петрович наверняка знает.
В этот миг, с силой толкнув дверь, в горницу вошел Ртищев.
Друзья вздрогнули и переглянулись - легок на помине!
– Чего в гляделки играете?
– думный дворянин был хмур и резок.
– Вам когда сказано отчеты предоставить?
– Так в понедельник, вестимо.
– Да два дня ведь еще, Андрей Петрович!
– Нет у вас двух дней, парни!
– Глухо выругавшись, Ртищев присел на край стола.
– Собирайтесь. На Чертолье сынка князя Куракина убили! Так же… Не тело - месиво.
Лед на ручье Черторые был тонок и слаб. Тут и там чернели дымящиеся полыньи, впрочем, кое-где ручей пересекали натоптанные тропинки. Возле одной из таких тропок снег краснел размытым кровавым пятном.
– Увезли уже… - негромко посетовал Митька.
– Не могли подождать.
– Чтоб убитому боярскому сыну черт-те где на снегу валяться?
– Ртищев хмыкнул в кулак и закашлялся.
– Да ты что, Митя?! Хорошо еще - вовремя сообщили. Хотя следы, конечно, затоптали…
– Да уж, почитай, здесь вся дворня была, да любопытные… - покивал головой Иван.
– Вот их сейчас и опрашивайте, - откашлявшись, Ртищев сплюнул в снег.
– Да побыстрее.
– Андрей Петрович, - попросил Митька.
– Может, убитого осмотреть, пока не схоронили?
Ртищев пожал плечами:
– Что ж, осмотри, попробуй. Если Куракины тебя на свой двор пустят.
– Так я ж царским словом!
– раззадорился юноша.
– В чинах ты небольших, вот что!
– Думный дворянин махнул рукой.
– Впрочем, иди. Может, чего и выгорит. А с князем я сам поговорю.