Отряд
Шрифт:
– А сегодня ведь Тихвинская, - тихо протянул Иван.
– Праздник. Что это? Что за звуки?
Все напряглись, оглянулись, услыхав позади чей-то громкий плач, даже, скорее, стон. В углу, у самых ворот, вернее у того места, где не так давно еще были ворота, ныне превращенные в щепы метким пушечным выстрелом, в пожухлой траве лежал мертвый пес Коркодил. Рядом с ним, обняв собаку за шею, громко рыдала Гунявая Мулька. Митрий, сидевший на корточках рядом, тщетно успокаивал девушку.
А над рекою плыл колокольный звон.
– Ну, пора, - негромко сказал Паисий.
– Пойдем теперь к пристани.
– А не рано?
–
Старец усмехнулся:
– В самый раз.
Глава 20.
Цветок папоротника
…папоротник расцветает в полночь на Ивана Купалу чудесным огненным цветком, который указывает все клады… Э. О. Бондаренко. Праздники христианской Руси
Июнь 1603 г. Тихвинский посад
Herbe - что это за слово такое? Ведь помнил же, еще у покойного Карлы Иваныча спрашивал. Митька напряг память, еще бы - именно это словечко и было написано чернилами примерно в середине «Пантагрюэля», так, чуть заметненько, по типу - умный поймет. Да нет, пока не понималось что-то, ну никак! Можно, конечно, и потом посмотреть, завтра, но… Вряд ли и завтра будет достаточно времени, да и вообще. Отрок перевернул листок и вздохнул.
Вечерело, и клонящееся к закату оранжевое солнце отражалось в реке, пылающей таким же оранжевым жаром. В бледно-синем небе висели грязно-белые, золотистые снизу облака, на фоне небесной синевы и оранжевого пожара заката четко выделялись черные силуэты баркасов.
Пищальники отца Паисия расположились полукругом вдоль всей пристани, затаившись в ивовых зарослях. Сам старец вместе с Иваном спрятались на баркасе старосты, Евлампия Угрюма, Митька же и Прохор устроились на соседнем судне, стоявшем с другой стороны мостков. Не так уж и темно было - белые ночи, - с карбасов хорошо просматривались дорога, идущая вдоль реки к пристани, скрывающиеся за кустами пищальники и спрятанная за амбаром пушка. А как же! Все по-серьезному, у Акинфия Козинца в обозе, чай, не ангелы - головорезы, один другого гнуснее.
Ну, когда ж они появятся? Когда же? Иль московит что-то заподозрил, решил не рисковать? Все может быть…
Митька вновь всмотрелся в книжку, пролистнул - буквицы расплывались перед глазами черно-оранжевым пламенем. «Трава», «трава»… Может, она еще где-нибудь упоминается? Ну да, упоминается, вон - глава «о том, как Пантагрюэль… гм… готовится к… voyage… mer… Мер, кажется, - море… А вояж? А, путешествие… „К морскому путешествию“… „…а также и о траве - о траве!
– именуемой пантагрюэлин“. Да, похоже, именно в этой главе как раз и написано о траве… Знать бы только где да попытаться понять - что? Митька внимательно просмотрел на свет каждый листок… и вдруг увидел напротив нескольких предложений дырочки. Словно бы кто наколол булавкой. Ну-ка, ну-ка…
«Листья у пантагрюэлина в три раза больше в длину, нежели в ширину… кончики их напоминают… копье или ланцет хирурга».
Что такое ланцет? Хирург? Да и перед «копьем» какое-то непонятное слово. Ага - македонское. И вот еще - «пахнут его листья сильно и для тонкого обоняния не весьма приятно».– Ну, что тут у вас?
– перебравшись через мостки, поинтересовался Иванко. Видать, изнывал, маялся, вот и решил поболтать с друзьями, хоть немного расслабиться, ибо верно говорят: ждать да догонять - хуже нету.
– Да вот, книжицу пересматриваю, - охотно отозвался Митрий.
– Пока еще видны буквицы…
Он кратко рассказал об итогах поисков, зачитав найденные абзацы.
– В три раза больше, - задумчиво повторил Иван.
– Напоминают какое-то македонское копье или ланцет, пахнут сильно и неприятно. И при чем тут эта трава? Ладно, потом на досуге подумаем, поразмышляем…
В придорожных кустах вдруг громко засвистала малиновка.
– Идет кто-то! Прохор, будь начеку, мало ли - побежит.
– Побежит - догоним, - хмуро бросил Прохор и ударил кулаком в ладонь.
Покосившись на него, Иван хотел было что-то сказать, но лишь вздохнул и, вернув книгу Митьке, перебрался на карбас старосты.
– Эй, есть тут кто?
– пройдя на мостки, сипло осведомился путник. Согбенный, с узкой длинной бородкой… Варсонофий!
– выглянув из-за мачты, сразу узнал Иван. Вот те раз! Наш пострел везде поспел: и лиходеям московским помощь оказывает, и шведам! Хотя, может, таможенник и по каким-то своим, вполне обычным делам зашел… Может.
– А тебе кто нужен-то?
– как можно беспечней откликнулся переодетый в крестьянское платье Иван.
– Староста ваш, Евлампий Угрюм, здесь ли?
– Эвон, в каморке, - Иванко беспечно кивнул на кормовую каютку.
– Спит, наверное. Разбудить?
– Да не сплю я!
– глухим голосом отозвался Евлампий.
– Кого там черт принес?
Иван шмыгнул носом:
– Ты кто, паря?
– К старосте я, - уклончиво ответил монах.
– По важному делу.
– Ну, раз по важному, заходи.
– Баркасник гостеприимно распахнул дверь.
– Извиняй, темновато тут, да и тесно. Зато лишних ушей нет.
– Это хорошо, что нет, это хорошо…
Немного погодя в каморке послышался шум, впрочем, быстро стихший. Иван бросился было туда, нос к носу столкнувшись с Паисием.
– Взяли гниду, - тихо сказал старец.
– Как открылся Евлампию: я, мол, как и ты, человек свейский, так я из-под лавки и вылез. Едва кинжалом в шею не получил, лиходей-то верток да злобен оказался! Хорошо, баркасник помог скрутить.
– Надо было Прохора к вам подсадить, - улыбнулся Иван.
– Ага, - Паисий глуховато рассмеялся.
– Уж этого-то детинушку в каморку точно не вместишь!
Монах посмотрел в небо.
– Пожалуй, пора бы и гостям жаловать… Если не заподозрили чего.
В кустах громко закрякала утка - кря-а, кря-а…
– А ведь едут!
– передернул плечами Паисий.
– Едут, Иване, едут! Ну, начнем, благословясь.
Старец, а следом за ним и Иван, и вышедший из своей каморки Евлампий, размашисто перекрестились.
– Помоги, Богородица Тихвинская!
Отец Паисий с Прохором и Митькой побежали к пищальникам, туда же дернулся и Иван.
– Постой, друже, - баркасник дернул его за рукав, обернулся, понизил голос.
– Чувствую, в опасное дело ты меня втянул.