Отряд
Шрифт:
Иван пожал плечами:
– А жить вообще опасно. Чего сказать хочешь?
– Вот, - карбасник снял с пояса кошель-«кошку», - тут серебришка немного. Ежели что, супружнице моей, Анфисе Ивановне, передай. Она на Бастрыгина живет, а где изба - спросишь.
– Передам… - Юноша улыбнулся.
– Если сам выживу.
– Я кошель-то в каморке на лавке оставлю, - пояснил Евлампий.
– Не ты, так кто-нибудь из карбасников передаст.
– Эй, карбасные!
– закричали с мостков.
Иван поспешно отвернулся - купец Акинфий Козинец мог помнить его в лицо еще по Москве.
– Чего надо?
– хмуро осведомился баркасный староста.
– Акулин Блудливы Очи за нас договаривался, -
– Акулин? Да, приходил такой.
– Так можно перегружать?
Пока они разговаривали, Иван исподволь всматривался в обоз. Крепкие, закрытые рогожами возы, сытые кони. Вокруг возов тускло сияют красные искры - запальные фитили пищалей. Не дурак Акинфий, не дурак, осторожен. Запросто может уйму народу положить в случае непредвиденных осложнений.
– Акулин ничего не передавал?
– как бы между прочим осведомился купец.
– Нет… А что, должен был?
– Да нет. Просто так спросил - мало ли. Так разгружаем?
– Грузите…
Повернувшись, Акинфий Козинец быстро направился к своим:
– Разворачивай…
Возы быстро развернулись, вызвав недоумение Ивана, - с его точки зрения, так было не очень-то удобно их разгружать. Не торопясь, возы подъехали к амбару и непонятно как встали, полностью перегородив дорогу. Красные искорки тлеющих фитилей вытянулись за возами в единую линию…
– Пали!
– жестко скомандовал Паисий.
Подпрыгнув, жахнула пушка, вздыбив впереди возов землю. Встали на дыбы, заржали, попятились кони.
– Бей вражин!
– с криками, с посвистом вылетели из засады монастырские люди.
Ответом были выстрелы. Четкие, слаженные, они проделали в рядах нападавших изрядную брешь.
– Не давайте перезарядить!
– хватая палаш, бросился в схватку Иван.
И снова залп - на этот раз стреляли свои пищальники. Трое вражин повалилась в траву, остальные ответили выстрелами. Зарядить пищаль - долгое, непростое дело, а потому схватка скатилась к рукопашной.
– Врассыпную, - размахивая саблей, деловито командовал отец Паисий.
– Двумя шеренгами наступать. Окружаем! Главное - не дать уйти.
Командовал старец на редкость умело: часть бойцов уже ввязалась в бой, остальные быстро пошли в окружение. Выскочив, набросились с тыла и флангов:
– Бей лиходеев! С нами Заступница Тихвинская!
С палашом в руках Иванко взобрался на воз, ударом ноги отпихнул сунувшегося было туда же вражину, спрыгнул, одновременно нанося удар, - выронив бердыш, подвернувшийся под руку московит со стоном повалился в траву. Ага!
Со всех сторон звенели клинки, слышались надсадные хрипы, стоны и ругань. На юношу накинулись сразу двое - один с саблей, другой с бердышом. Пусть, пусть… Иван спокойно смотрел словно бы сквозь врагов, четко фиксируя любое движение… пусть мешают друг другу. Однако радовался парень рано - вражины как раз действовали на редкость слаженно: если один наносил удар, другой чуть отступал, давая соратнику простор для маневра.
Опа! Иван со звоном отбил вражескую саблю и едва увернулся от просвистевшего над головой бердыша. Присел, бросился вперед, вытянув руку… Ага, похоже, задел!
– Ах ты, шпынь, - выругался тот, что с саблей.
– Ништо-о…
Ловко перекинув саблю в левую руку, он снова ринулся в нападение, поддержанный своим хмурым товарищем с бердышом.
Хэк! Хэк!
Иван чувствовал, что пусть немного, но устает, теряет взятый напор, а вот враги, наоборот, словно бы становились сильнее. Юноша не видел, что творилось вокруг, для него были важны эти двое.
Хэк! Хэк!
– с довольной ухмылкой орудовал бердышом вражина, пока
Иван отскочил в сторону, подпрыгнув, рыбкой влетел в кусты. Те двое, не отставая, бросились следом…
Ух!
– просвистело над кустом что-то тяжелое… Оглобля? Да нет, похоже, бревно!
Нападавшие отлетели в сторону, словно надоедливые мухи.
– Спасибо, Проша!
– переведя дух, поблагодарил Иван.
– Ништо, - Прохор улыбнулся и, поудобнее перехватив бревнище, бросился в гущу врагов. Схватив валявшуюся в траве саблю, Иван тут же последовал за ним.
На! Н-на!
С противным хлюпаньем острый клинок разрубил чью-то шею. Дымящаяся горячая кровь брызнула юноше в лицо, поверженный захрипел, упал на колени… Иван не добивал его - некогда, - да и так, похоже, с этим все было кончено. Количество сражающих уменьшилось, видать, почти все враги уже были выбиты либо предпочли сдаться. За возами, сгрудившись в кучу, лениво отмахивалось бердышами человек пять обозников, да еще звенели клинки у амбара.
– Сдавайтесь!
– махнув саблей, крикнул отец Паисий.
– Христом-Богом клянусь - обещаю жизнь.
Обороняющиеся переглянулись и молча отбросили бердыши в траву. Ну, слава Богу. Иван улыбнулся, поискал глазами своих. Ага, вон Прохор - стоит, потирает руки, бревнище лежит под ногами рядом. Такого парня нельзя не заметить. А где же Митька? А нету! Не видать нигде! Господи, неужели убили?! Его ж предупреждали, чтоб не лез, Аника-воин.
Иван, закусив губу, подбежал к Прохору:
– Митьку не видел?
– Там он, в кустах, - Прошка махнул рукой.
– У речки.
Иванко спустился к реке и сразу заметил худенькую фигуру Митрия. Зайдя по колено в воду, отрок стоял согнувшись. Парня рвало… Бывает…
Иван подошел ближе:
– Митька, как ты?
Отрок резко выпрямился, обернулся, и бледное, мокрое от слез лицо его озарилось улыбкой.
– Иване! Иване! Жив!
– Прохор тоже не умер.
– Ну, Прохора-то я видел, а вот тебя… - Митька снова нагнулся и, зачерпнув в ладони воды, сполоснул лицо.
– Главный-то их, купец, ускакал, похоже, - пояснил он.
– Я, как увидал с мостков, что он коня повернул, к амбарам побежал, к старцу. Да на пути вдруг вражина! Да с саблей! Размахнулся, так бы голову и отрубил, да я уклонился, как ты учил. Ну и споткнулся, земли-то не видел. В ямищу упал, хорошо, успел кинжал выдернуть, что мне Паисий на всякий случай дал. Этот-то вражина кинжала не увидел - захохотал, гад, замахнулся над головой саблей - на две половины, видать, меня хотел разрубить, да не вышло - я его кинжалом в брюхо пырнул… Пырнул - а оттуда кишки полезли, сизые, склизкие, брр! До сих пор в себя прийти не могу, вывернуло всего, чуть ли не наизнанку.
– Бывает.
Добыча оказалось богатой: десять больших возов, доверху груженных зерном. Хлебный обоз, несмотря на прямой запрет царя, предназначенный для вывоза из голодающей страны хитрым купцом, от которого теперь наверняка потянется ниточка к алчным московским чиновникам и боярам. Загнанный в угол Акинфий Козинец вместо смерти предпочел сдаться в плен, о чем, кажется, нисколько не сожалел, судя по его довольному виду. Вот она - ниточка! Теперь бы распутать клубочек!
– Чей хлеб? Кто послал?
– Акинфий рассмеялся прямо в лицо Ивану.
– Здесь такие лица замешаны, о которых только в Москве в разбойном приказе говорить можно, и то один на один с дьяком.