Падший ангел

...Мне и тогда, и нередко теперь

мнится под грохот весенней воды:

старая мельница — сумрачный зверь —

все еще дышит, свершая труды.

Слышу, как рушат ее жернова

зерен заморских прельщающий крик.

Так, разрыхляя чужие слова,

в муках рождается русский язык.

Пенятся воды, трепещет каркас,

ось изнывает, припудрена грусть.

Все перемелется — Энгельс и Маркс,

Черчилль и Рузвельт — останется Русь.

Не потому, что для нас она мать, —

просто не выбраны в шахте пласты.

Просто трудней на Голгофу вздымать

восьмиконечные наши кресты.

* * *

Когда устанете глаголить о генсеке,

о беззакониях в Двадцатом веке-зеке, —

вдруг кто-то вспомнит о начале дивной речки,

о человечке — стриженой овечке,

о том, как искренне торжественная туча

над городом плывет, ломая сучья;

о том, как тщательно антенна в поднебесье

усами ловит улетающие песни;

о том, как истово мальчишка лет под сорок

гоняет голубей, поправших город;

о том, как некую тревожили старушку,

что, взорванную, помнила церквушку;

о том, как крест ковали в кузне искрометной

и золотили... солнцем! В час рассветный.

БАБА ДУСЯ

Как выглядит столетие — живьем?

Довольно неприглядно, если верить

своим глазам... Так выглядит проем

в порожнем доме — выломанной двери

или окна. Зияющая скорбь.

...Нет, нет! Все проще. И в изящном вкусе.

Платочек ситцевый, как снег вершинный с гор,

под ним — глаза крестьянки бабы Дуси,

Глаза глядят. И видят. Глубоки.

И все еще синеют в помощь лику,

как меж страниц бессмертных васильки,

заложены в апостольскую книгу.

Под бабушкой, седая от дождей,

завалинка на улице порожней.

Есть улица, и нет на ней людей, —

лишь петушок, поющий все безбожней!

И дельце есть у Дуси: огород.

Но прежде... И, слегка раскрючив спину,

идет к соседке — та уж не встает.

Но вряд ли стоит довершать картину...

Тогда откуда благовест в груди,

не умиленье — отблеск благодати?

Как выглядит столетье во плоти?

А так и выглядит, как вылепил Создатель.

НОЧЬ ПОД РОЖДЕСТВО

Край неба и звезда

в углу, как на конверте.

Рождение Христа —

спасение от смерти.

Снег. Прошлое. Мороз.

Мир распрямляет спину.

Нельзя смотреть без слез

на русскую равнину.

В сугробе, как пенек,

избушка в платье белом.

Но вспыхнул огонек

в окне заиндевелом!

Живи, земля, живи.

Добра сияйте знаки.

Рождение Любви —

прозрение во мраке.

...Ему — с твоей тоской —

быть на кресте распяту.

Тебе — Его рукой —

возжечь в ночи лампаду.

ВРАЗРЕЗ

Барка жизни стала

на большой мели...

А. Блок

Вразрез волнам житейской непогоды,

вразрез теченью общему вещей, —

мы не властям, мы Господу в угоду

тянули лямку барки жизни всей!

В театре жизни знали мы не мозгом,

а знаньем сердца (покаянный труд), —

зачем пришли на шаткие подмостки,

куда уйдем, коль занавес дадут...

Во все века, исполненные желчи,

со дней Голгофы, мир людей — тюрьма.

То объявлялся Гоголь сумасшедшим,

то вся Россия — сдвинутой с ума.

Мы пели в хоре, рта не раскрывая.

Сверлили почву, сущему вразрез,

чтоб видеть свет сквозь тьму земного рая,

сквозь шар земной — благую синь небес!

БЕЗГЛАГОЛЬНОЕ

Россия. Вольница. Тюрьма.

Храм на бассейне. Вера в слово.

И нет могильного холма

у Гумилева.

Загадка. Горе от ума.

Тюрьма народов. Наций драма.

И нет могильного холма

у Мандельштама.

Терпенье. Длинная зима,

длинней, чем в возрожденье вера.

Но — нет могильного холма

и... у Гомера.

Век суеты короче стал,

догадка зреет в нас:

сбываются пророчества —

грядет расплаты час!

Жизнь выцвела, пока листал

ее ты, в жажде див, —

не так, как Апокалипсис, —

как пошлый детектив.

Не тонет уж тоска в вине.

Страх застит путь к звезде.

И светит лишь Раскаянье!

Хотя бы — на кресте.

«КРЕСТЫ»

На невском берегу торчит сия твердыня.

Багров ее кирпич и камеры глухи.

Коль мимо прохожу,

то кровь в сосудах стынет...

Мать-мачеха вдоль стен, и чахнут лопухи.

Известна всей стране ее архитектура:

крестами корпуса... В глазницах —