Палач и Дрозд

– Добро пожаловать, мои юные друзья! – провозглашает он, словно принимая знатных гостей.

Седые волосы гладко зачесаны, бордовый пиджак поблескивает в лучах заходящего солнца. В улыбке чудится затаенный оскал.

– Прошу вас, проходите.

Он отступает, пропуская нас в роскошный холл.

Первым делом нам подают коктейли в гостиной, полной старинных книг, фарфоровых статуэток и картин. Я неторопливо оглядываюсь, а Торстен проводит экскурсию, указывая на самые ценные экспонаты своей коллекции. Я задерживаюсь возле гравюры Эдварда Хоппера с автографом автора, которая называется «Ночные тени». На ней изображен человек, в одиночестве шагающий по городской улице. Свет фонарей отбрасывает вокруг него глубокие тени. Вид у путника довольно зловещий. Может, за ним гонятся, а может, он сам кого-то выслеживает.

Похоже, предметы искусства складываются в единый сюжет.

Слева черно-белая фотография Эндрю Прокоса под названием «Фултон Окулус № 2». Изображение чем-то напоминает всевидящий жуткий глаз из стекла и стали.

Справа картина Джона Сингера Сарджента: женщина за обеденным столом. Она сидит лицом к зрителю и держится за бокал с красным вином. Рядом с ней с правого краю виден мужской силуэт. Мужчина очень пристально глядит на женщину.

Далее гравюра «Вальс» Феликса Валлоттона. На ней размытыми штрихами изображены танцующие пары. Женщина в правом нижнем углу будто крепко спит. Возможно, не просто так…

Посмотрев на Роуэна, я ставлю бокал на столик, не выпив из него ни глоточка. Тот занят разговором с хозяином и не замечает моего жеста.

А вот Торстен обращает на меня внимание.

– Вам не по вкусу напиток, дорогая моя? – спрашивает он, натянуто улыбнувшись.

– Напиток великолепен, спасибо. Просто не терпится перейти к вашей прославленной коллекции вин, – отвечаю я, склонив голову.

Успокоившись, он тоже отставляет бокал в сторону и объявляет, что настала пора переходить к главному событию вечера.

– Не передать словами, как я счастлив, что сегодня за моим столом будет сидеть прославленный ресторатор, – говорит Торстен, ведя нас в столовую, где негромко играет классическая музыка и среди темных букетов мерцают свечи, образуя затейливую композицию на столе.

Хозяин дома указывает мне на кресло из красного дерева, обитое алым бархатом, услужливо выдвигает его и помогает сесть.

– И его прекрасная спутница, разумеется.

– Благодарю.

Скромно улыбнувшись, я опускаюсь на сиденье. Перед нами выставлен старинный костяной фарфор. Я не очень хорошо представляю его цену, но готова поспорить, что Торстен будет в ярости, если одна из тарелок случайно разобьется.

Учтем, пригодится.

– Вы так мило смотритесь вместе… Как познакомились?

– О, мы просто друзья, – говорю я одновременно с Роуэном, который произносит:

– В экспедиции на болотах.

Мы сердито переглядываемся, а Торстен хохочет:

– Похоже, вы по-разному смотрите на ваши отношения.

– Нелегко конкурировать с его официантками, да и гостьи в ресторане все как на подбор светские львицы, – отвечаю я с тошнотворно-сладкой улыбкой.

– Со Слоан никто из них не сравнится. – Роуэн смотрит мне в глаза, увлекая в синий океан радужки. – Просто она этого еще не понимает.

Пауза затягивается, и сердце в груди замирает, но лишь на краткий миг: Торстен смеется и громко хлопает винной пробкой, разрывая связь между нами.

– Возможно, сегодня наконец поймет. Давайте черпать вдохновение в кулинарном искусстве! Ведь, как сказал Лонгфелло, «искусство длинно, а время мимолетно, и наши сердца, хотя крепкие и храбрые, однако, как приглушенные барабаны, бьются похоронными маршами к могиле».

Пока Торстен сосредоточенно разливает вино, мы с Роуэном переглядываемся. Я успеваю демонстративно возвести глаза к потолку и поймать в ответ мимолетную ухмылку.

Когда вино оказывается перелито в бокалы из травленого хрусталя, а Торстен занимает свое кресло, он произносит тост:

– За новых друзей. Которые, возможно, скоро поменяют свой статус.

– За новых друзей, – повторяем мы эхом, а я неожиданно испытываю разочарование, поскольку надеялась, что Роуэн произнесет и последнюю часть тоста.

Хозяин делает большой глоток, и я тоже, решив, что раз он пьет сам, то в вине нет посторонних добавок. Торстен крутит бокал в пальцах и с ухмылкой глядит на рубиновую жидкость.

– Тенута Тиньянелло, «Маркезе Антинори» две тысячи пятнадцатого года. Люблю хорошее кьянти. – Он делает еще один глоток, закрывает глаза и шумно втягивает воздух, прежде чем распахнуть веки. – Что ж, приступим!

Торстен поднимает колокольчик, лежащий возле тарелки, и в столовой раздается мелодичный звон. Через секунду в зал заходит мужчина, осторожно толкая к столу серебряную сервировочную тележку. На вид ему лет тридцать: высокий, крепко сложенный, с широкими плечами, только немного сутулый, словно мышцы отвыкли от физической работы. Вокруг пустых глаз желтоватые круги заживающих синяков.

– Это Дэвид, – сообщает Торстен, когда слуга ставит передо мной тарелку.

Дэвид, не поднимая головы, бредет обратно к тележке и берет тарелку для Роуэна.

– Мистер Миллер не способен более говорить. Недавно он стал жертвой несчастного случая, и я счел нужным дать ему работу.

– О, так мило с вашей стороны! – восклицаю я.

К горлу подкатывает тошнота. Надеюсь, Роуэн уже понял, с кем мы имеем дело. Но когда я смотрю на него, то испытываю сомнения. Он недоуменно встречает мой взгляд, и я вскидываю бровь. Неужто не догадался, красавчик? Округлив глаза, я пытаюсь передать ему безмолвную мысль.

Он склоняет голову набок и украдкой бросает на меня вопросительный взгляд, в котором так и читается: «А?»

Нет. Ни черта он не понял. Мне становится до крайности обидно.

Поставив на стол тарелку для Торстена, Дэвид уходит.

– Кростини из козьего сыра с оливковым тапенадом, – объявляет Торстен. – Приятного аппетита.

Стараясь вздыхать не слишком явно, я пробую первое блюдо. На вкус неплохо, разве что немного пересолено; для аперитива сгодится. Роуэн заговаривает Торстену зубы, засыпая комплиментами: они обсуждают разные добавки, которые улучшили бы вкус блюда. Роуэн предлагает инжир, чтобы придать сладости. Я тем временем слежу за хозяином, избегая тяжелого взгляда своего приятеля, который прожигает мне щеку, особенно когда в речи упоминается «Наполеон» с инжиром.

Приходится подыгрывать: кивать и смеяться в нужных местах. На самом деле я не слежу за разговором. Меня больше занимает другой вопрос: как достучаться до этого болвана с помощью одной лишь мимики?

Когда с первым блюдом покончено, Торстен снова колокольчиком вызывает Дэвида; слуга собирает опустевшие тарелки и приносит гаспачо. Суп вкусный, но совершенно обычный, хотя Роуэн с довольным видом принимается обсуждать сорта помидоров, которые растут у Торстона на участке.

– Хотелось бы взглянуть на ваш сад, – говорит он, когда Торстен завершает рассказ о своих травах и овощах.