Палач и Дрозд

Наш хозяин на мгновение теряет маску, и в глазах у него вспыхивает злой огонек, однако он тут же прикрывает веки.

– О, думаю, это можно устроить.

Роуэн многозначительно усмехается. Такая улыбка мне хорошо знакома. Что ж, он хотя бы сознает, что мы находимся в обществе серийного убийцы; это радует. Есть надежда, что Роуэн все-таки знает, с кем мы сидим за столом, просто дурит мне голову.

Увы, когда Торстен откупоривает новую бутылку вина, наполняет два наших бокала, а себе наливать не торопится, с хищным интересом наблюдая, как Роуэн делает большой глоток, я понимаю, что мои надежды потерпели полный крах.

Наверное, нужно радоваться. Победа будет легкой. Однако от волнения меня бьет дрожь. Хорошо хоть вульгарная расшитая скатерть скрывает от присутствующих мои трясущиеся ноги.

Продолжая кулинарный диспут, Роуэн делает еще один большой глоток вина. Торстен, позвав Дэвида, велит ему забрать пустые тарелки для супа и дает четкие указания принести блюдо с салатом с верхней полки холодильника. Он повторяет свои инструкции трижды, а Роуэн тем временем замечает, с каким видом я разглядываю его бокал, и вопросительно вскидывает брови, будто спрашивая: «Что не так?».

– Лоботомия, – произношу я одними губами, демонстративно чешу лоб и киваю в сторону Дэвида.

Роуэн наклоняет голову набок, а я, стиснув зубы, закатываю глаза.

«Ло-бо-то-мия».

Роуэн щурится, и на губах у него проступает чуть заметная ухмылка. Он украдкой тычет пальцем в мою сторону, затем указывает на себя. «Ты лю-бишь меня?» – неслышно спрашивает он.

Я мотаю головой.

– Все хорошо? – уточняет Торстен, когда Дэвид уходит на кухню.

– О да, разумеется. Просто вспомнила, что не сделала на работе один важный отчет. Ничего страшного, займусь им с утра.

Торстен улыбается, но мои оправдания звучат не слишком убедительно, и сквозь его маску проступают сомнения.

– Вино у вас изумительное, – добавляю я с улыбкой.

Он следит за тем, как я подношу бокал к губам и притворяюсь, будто пью.

Хозяин дома все более теряет выдержку, особенно когда слышит из коридора скрип тележки. Под маской аристократа проступают оскал и хищная ухмылка. Роуэн этого не замечает. Он молча улыбается мне, слегка покачиваясь в кресле, а полуприкрытые глаза наливаются стеклянным блеском.

– Ты такая красивая, – говорит он, когда в комнату заходит Дэвид с тремя накрытыми тарелками на тележке.

Щеки у меня вспыхивают от румянца.

– Спасибо.

– Очень красивая. Когда ты вошла в ресторан, я сказал… – Роуэн дважды икает и, чтобы скрыть это, снова пьет вино. – Я сказал: «Слоан – самая красивая девушка на свете». А мой брат назвал меня идиотом, потому что в Бостоне полным-полно девчонок, а я по дурости дал обет возлежания…

– Воздержания.

– …воздержания из-за девушки, которая меня не хочет.

От румянца щеки пылают огнем, а в сожженном дотла сердце пляшет пламя.

Торстен ухмыляется: наша беседа его забавляет. Губы у меня разъезжаются в улыбке, в груди перехватывает дыхание. Через силу удается выдавить:

– Роуэн…

Однако тот переключает внимание на стоящую перед ним тарелку.

– Нисуаз с говядиной, – восхищенно произносит Роуэн, беря нож и вилку. Я бросаю на Торстена взгляд: хозяин дома ликующе смотрит на него во все глаза. – Обожаю нисуаз с говядиной!

– Он самый, – говорит Торстен, кладя на язык сложенный вдвое кусочек тончайшего, как бумага, мяса с кровью. – Нисуаз.

– Роуэн…

– Очень хочу услышать ваш вердикт, – продолжает Торстен. – Перед вами – мое видение традиционного рецепта.

– Роуэн… – шиплю я, но уже поздно.

Тот зачерпывает полную вилку салата, сует ее в рот и, закрыв глаза, принимается жевать нарезанную зелень, фасоль, помидоры черри и… мясо.

– Фантастика, – говорит он невнятно. Нетвердой рукой снова зачерпывает салат и запихивает в и без того набитый рот. – Дижонская заправка домашнего приготовления?

От комплимента Торстен едва ли не сияет.

– Да, еще я добавил в нее половину чайной ложки тростникового сахара, так как мясо с привкусом дичи.

– Отлично!

Я закрываю глаза ладонями. Роуэн заталкивает в рот очередную порцию салата и падает лицом в тарелку.

В комнате воцаряется молчание. Мы с Торстеном взираем на мужчину: тот мирно дрыхнет на подстилке из салата, а изо рта у него свисает тонкий ломтик человечины.

Торстен встречает мой взгляд и словно выходит из эйфорической дымки.

Он думает, что я пила вино. Пусть немного, почти не опьянев, – но он уверен, что легко со мною справится.

Зря.

Под растерянным взглядом хозяина я легонько толкаю бокал, роняя его на тарелку. Хрусталь разбивается, заливая салат кроваво-красным вином.

– Что ж, – говорю я, откидываясь на спинку кресла и выкладывая на стол руку с зажатым в ладони блестящим стальным клинком. – Наконец мы остались вдвоем.

Богиня хаоса

Роуэн

Первая осознанная мысль, что родилась у меня в голове, складывается в одно-единственное слово и слетает с губ, будто увязнув в густом сиропе:

– Слоан…

В ушах слышится ритмичный грохот. Сперва мне кажется, это стучит в голове пульс, потом я разбираю переливы музыки. Сквозь бряцание барабанов и мечтательный гитарный перебор раздается звучный мужской голос.

Слоан подпевает. Когда в песне заходит речь о том, что надо размозжить кому-то голову и положить в кастрюлю, я наконец узнаю мелодию. Knives Out. Radiohead. От хрипловатого женского голоса тиски в груди разжимаются. Слоан, хвала господу, цела и невредима.

В отличие от меня.

В комнате раздается дикий вопль, и я открываю глаза. Взору предстает смутно знакомый канделябр, усыпанный безвкусными стразами. Я пытаюсь сосредоточить на нем взгляд. Остальное вокруг расплывается.

– Просто… не… дергайся… – раздельно произносит Слоан между истошными мужскими криками. – Я бы сказала, что тогда будет не больно, но сам понимаешь – это неправда.

Мужчина снова орет, и я поворачиваю голову. Ничего труднее в жизни не было – она весит килограммов пятьдесят.

Визги переходят в истошный вой. Слоан спиной ко мне сидит верхом на мужчине, дергающемся в кресле во главе стола. Что с ним делает, непонятно. Сквозь мешанину из вина и наркотиков пробиваются отдельные воспоминания.