Палач и Дрозд

– Может.

В трубке звучит протяжный выдох. Решимость, скреплявшая мне сердце, заставляя его биться, мигом тает без следа. Искреннее сочувствие в голосе подруги пронзает меня насквозь, сдирая с костей мясо.

– Да ладно… Ты же не всерьез… – шепчет Ларк.

– Увы, всерьез. – Включив громкую связь, я сажусь и беру Уинстона на колени. – Я уже забронировала билет на самолет до Роли. Улетаю из Бостона ближайшим рейсом. Можно поживу у тебя немного, пока не разберусь со своей квартирой?

– Разумеется! Живи сколько хочешь, я всегда тебе рада… Пришли номер рейса, я тоже поменяю билет. Улетим вместе.

Пока я делаю скриншот, Ларк возмущенно сыплет ругательствами. Получив от меня сообщение, она протяжно вздыхает.

– Господи, милая, это явно какая-то ошибка. Он же влюблен в тебя по уши…

Я горько, с раздражением смеюсь.

– Я тоже так думала, но Роуэн однозначно дал понять, что не испытывает ко мне особых чувств. Видишь ли, я «долбаная психопатка», поэтому не способна ни любить, ни заслуживать к себе доброго отношения. Впрочем, чему удивляться? Оказывается, я слишком психованная даже для маньяка.

– Это он так сказал? И ты в отместку не вырезала ему глаза?

– Наверное, стоило бы…

– Что еще он тебе говорил?

– Не знаю, много всякого… – отвечаю я, перебирая в памяти недавний разговор. – Начал с того, что мне нужно ехать домой. Сперва я подумала, что он имеет в виду здешнюю квартиру, но он уточнил: нет, мол, улетай в Роли. Когда я спросила почему, он поначалу не хотел ничего объяснять. Дескать, рестораны ему важнее…

– Мне казалось, у вас все хорошо…

– Мне тоже. – Я запускаю пальцы в кошачью шерсть, перебирая в памяти каждое слово разговора, который хотелось бы забыть. – Я предложила не пороть горячку. Он сам говорил в доме у Фионна, что мы, как нормальные люди, будем обсуждать свои проблемы вслух.

– По-моему, очень разумное предложение. Не знаю, с чего он назвал тебя психопаткой.

– А потом он начал нести и вовсе какую-то чушь.

– Заявил, что «никогда не хотел быть таким, как все». И что якобы говорил мне об этом по дороге на гала-прием десятого апреля.

– И что тебя смущает?

– Я такого не помню. Вообще. Да и прием был вовсе не десятого.

Ларк замолкает. Наверное, она думает, что я окончательно спятила, и, возможно, не без оснований.

– Может, он перепутал?

– Гала-прием был за два дня до его дня рождения, двадцать седьмого числа. Забыл?

– Солнышко, я не знаю. Может, в пылу эмоций, переживая за сохранность своих ресторанов…

– А потом исправился и назвал тринадцатое число. И голос при этом стал очень странным. Да и вообще, к чему такие подробности? – отвечаю я, листая сообщения, которыми мы с Роуэном обменивались весной. – Еще он упоминал про наш разговор в такси: мол, тогда он заявил, что в его жизни нет ничего важнее ресторанов. Но я точно помню, что такого он не говорил.

– Родная моя, я тебя люблю. Люблю больше всех на свете, солнышко, но не может ведь мужчина помнить все свои разговоры дословно. Вдобавок у него явные проблемы с головой, раз он тебя бросил. Кто знает, что творится в его котелке!

Ларк что-то говорит и дальше, она приводит всякие разумные аргументы, однако я не слышу ни слова.

Спихнув кота с колен, я вскакиваю на ноги.

Нашлось сообщение, которое я отправила Роуэну в конце марта: в тот самый день, когда он звонил и просил меня сопровождать его на гала-прием.

Как думаешь, там будут подавать мороженое? Если да, то, наверное, нужно сообщить организаторам, что ты любишь только свежевыдоенную сперму.

Кровь в венах стынет, по спине бежит ледяной озноб.

Я вспоминаю, как на кухне Торстена держала в реках белую баночку и зачитывала текст с самодельной наклейки.

«С десятого по тринадцатое апреля».

А еще вспоминаю, что именно Роуэн сказал по дороге на прием. Вспоминаю так же отчетливо, как губы, прижавшиеся к моей шее в вестибюле отеля, и электрические токи, бегущие по спине, когда он взял меня за руку. «Хоть что-то в ресторане работает. Такое ощущение, что остальное разом решило сломаться… Приборы постоянно выходят из строя, и их надо чинить. Всякое случается. Но… в последние дни поломок стало слишком много».

Оборвав Ларк на полуслове, я говорю:

– Мне надо идти.

После чего сбрасываю вызов.

Холодными, немеющими от страха пальцами я открываю приложение для камеры, установленной на кухне ресторана. На экране появляется картинка, и к моему горлу подкатывает тошнота.

– Нет…

Глаза застилает пеленой слез.

– Нет-нет-нет…

Я хватаюсь за грудь: сердце разбивается вдребезги во второй раз. Руки слабеют. Перед глазами встает темная пелена, и я крепко зажмуриваюсь. С губ срывается мучительный крик; колени подгибаются, и телефон выпадает из пальцев.

То, что я увидела, происходит прямо сейчас. Плакать и бояться некогда.

А если я не успею?

Про такую возможность я стараюсь не думать. Успею! Любой ценой.

Сглотнув жгучий комок, я выпрямляюсь и оглядываю комнату. Взгляд падает на кожаный футляр, где среди карандашей и ручек хранится мой скальпель.

Трясущимися руками я беру телефон и по памяти набираю номер человека, которому никогда не звонила прежде. Он отвечает после первого же гудка.

– О, госпожа Паучиха, – произносит Лахлан. – По какому поводу?

– Нужна помощь. Срочно, – отвечаю я, хватая сумку и выскакивая за дверь. – Времени в обрез – ровно столько, сколько нужно, чтобы пробежать двенадцать кварталов.

– Интересно. Люблю сложные задачки. Что от меня требуется?

– Сейчас расскажу. – Я бегом спускаюсь по лестнице. – Пока найди все, что можешь, на Дэвида Миллера.

Эстетика

Роуэн

Овощерезка острым краем прижимается к предплечью между веревками, которые удерживают меня на стуле. Сжав кулаки и впившись ногтями в ладони, я готовлюсь встретить новый виток боли. Из груди вырывается прерывистый выдох, и я стискиваю зубы. Из двух других ран хлещет кровь.

Мой мучитель медлит, примеряясь, с какой стороны удобнее делать надрез.

Лезвие впивается в кожу и сдирает ее с мяса.

Я проглатываю стон. Дэвид, не давая мне дергаться, всем весом наваливается на мои плечи и ведет овощечисткой по локтю, срезая тончайший слой плоти. Он бросает залитый кровью инструмент на стол рядом с пистолетом, одним рывком сдирает с руки лоскут, и я невольно вскрикиваю от боли.

– Знаешь, у Торстена я стал гурманом, – говорит Дэвид, наклоняясь так близко, что его лицо расплывается перед глазами.