Память льда

— Ладно, ладно! Все это лишь слухи…

— Не лги мне.

— Я не лгу. Несколько месяцев после твоей… гм, кончины… она не появлялась на людях. Конечно, говорила, что держит траур, хотя все знали…

— Да, я знаю, что все знали. Так она скрылась на время. Дальше.

— Ну, мы думали, что она упрочняет свои позиции. За сценой. Раллик за ней следил. По крайней, мере, старался. Он может знать больше.

— И вы двое никогда не обсуждали, что с ней, как она выглядит? Муриллио…

— Ну, что мог Раллик знать о материнстве?

— Когда они в положении, растут животы и увеличиваются груди. Уверен, наш друг убийца видел на улицах пару таких женщин — не думал же он, что они съели дыню целиком?

— Не надо сарказма, Коль. Как я и говорил, я ни в чем не уверен.

— Как насчет слуг нашего поместья? И разных там повитух?

— Раллик никогда не упоминал…

— О, что за наблюдательный ассасин.

— Отлично! — крикнул Муриллио. — Скажу что думаю. У нее был ребенок. Она его отослала. Куда-то. Не думаю, что она совсем от него избавилась. В некотором роде он был ей нужен — управляемый наследник, приманка для женихов или невест. Симталь из низкого рода; все ее связи с прошлой средой были тайными — ты сам это знаешь. Думаю, она отослала ребенка куда-то, где никто не подумает искать.

— Сейчас примерно три, — сказал Коль, опершись спиной о стену. Он закрыл глаза. — Три года…

— Может быть. Но за все время никаких следов…

— Вам нужна была моя кровь. Барук…

— Да уж, — фыркнул Муриллио. — Мы бы просто подошли и нацедили на улице, когда ты валялся пьяным.

— Почему бы нет?

— Потому что, осел, в этом не было особой нужды!

— Ясно. Но сейчас я уже месяцы иду не шатаясь.

— Тогда иди к Баруку.

— И пойду. Теперь, когда все узнал.

— Слушай, друг. Я повидал на своем веку много пьяниц. Ты трезв четыре, пять месяцев — и считаешь это вечностью. Но я все еще помню человека, счищавшего блевотину с одежды. Человека, который падал на ходу. Я не намерен спешить — слишком рано…

— Я слышу. Я не кляну тебя за твое решение, Муриллио. Ты имеешь право быть осторожным. Но сейчас — сейчас я вижу причину. Настоящую причину держать себя в руках.

— Коль, ты же не думаешь придти в дом, где растет ребенок, и утащить его оттуда…

— Почему нет? Он мой.

— И ты уже приготовил ему место на полке, а?

— Думаешь, я не подниму ребенка?

— Знаю, что не поднимешь. Но, если сделать все правильно, ты сможешь следить, как он растет, дарить ему особые возможности.

— Скрытый благодетель. Хм. Это может быть… благородно.

— Скажем честно: это обычный путь, Коль. Ничего благородного и героического.

— И ты звался другом.

— Я и есть друг.

Коль вздохнул. — Так и есть, хотя не знаю, чем я заслужил такую дружбу.

— Не хочу вгонять тебя в уныние, так что обсудим это позже.

Тяжелая каменная дверь гробницы распахнулась.

Коль с ворчанием поднялся со скамьи.

Рыцарь Смерти вышел в коридор, встав прямо перед Муриллио. — Принесите женщину, — сказал он. — Все готово.

Коль подошел к двери и заглянул внутрь. В центре помещения прямо в каменном полу была выбита большая дыра. Сколотые камни кучами лежали у стен. У даруджа вдруг закружилась голова. Он без сил прислонился к стене подле Рыцаря. — Дыханье Худа! Это же клятый саркофаг!

— Что? — крикнул вбежавший вслед Колю Муриллио. Он уставился в погребальную яму, развернулся лицом к Рыцарю. — Майб не мертва, идиот!

Безжизненные глаза воина уставились на приятеля Коля: — Приготовления окончены, — повторил он. — Все готово.

* * *

Она брела через пустошь, по лодыжки увязая в пыли. Тундра рассыпалась, а вместе с ней охотники, демонические преследователи, так долго бывшие ее нежеланной компанией. Но окружившее ее ныне одиночество еще хуже, решила она. Ни травы под ногами, ни приятно холодного ветерка. Правда, исчезли и тучи черных мух — жадных спутниц, столь охочих до ее плоти — но что-то ползало по черепу, словно некоторые ухитрились уцелеть.

И она слабела, юные мышцы неким неописуемым образом отказывали. Не просто слабость, а какой-то вид медленного рассасывания. Она теряла вещественность, и эта мысль ужасала больше всего.

Небо над головой было бесцветным, лишенным и облаков и солнца, тускло озаренным из неведомого источника. Оно казалось невероятно далеким — смотреть в него слишком долго значил рисковать здравостью рассудка. Разум отступал перед неспособностью понять, что же видят глаза.

Поэтому она смотрела прямо перед собой. И ковыляла. Во всех направлениях ничто не заслоняло горизонта. Она вполне могла брести по кругу, хотя это должен бы быть очень широкий круг — она еще не пересекла своих следов. Он не ведала цели этого духовного странствия; она и не желала изобретать ни одной цели вэтом гибельном ландшафте, даже умей это делать.

Легкие болели, словно, теряли способность расширяться. Очень скоро, думала Майб, она сама начнет растворяться — юное тело сдастся совсем иным способом, чем те, которых она страшилась доселе. Она не будет порвала волками в клочья. Волки ушли. Нет, все случилось как-то по иному, не так, как она может вообразить, тайным образом. Загадка, которой она не способна разгадать. Ее ждет забвение.

Виденная ей в недавних кошмарах Бездна была метсом хаоса, безумного пожирания душ, зловонных воспоминаний, привязанных к ураганному ветру. Возможно, те видения были плодом ее собственного ума. Истинная Бездна — та, которую она сейчас видит, она раскинулась во все стороны, во всех направлениях…

Что-то прервало монотонность горизонта, что-то громадное, скрюченное, бестиальное, справа. Миг назад его там не было.

А может быть, это сам мир съеживается, и ее неверные шаги наконец смогли привести ее к лицезрению лежащего за земным горбом.

Она застонала во внезапном ужасе, сменила направление, двигаясь навстречу странной сущности.

Оно явно росло с каждым мучительным шагом, ужасно раздувалось, пока не заслонило треть неба. Вздымающиеся ввысь розово — полосатые сырые кости, грудная клетка, в которой каждое ребро покрыто шрамами, злокачественными узлами, шипами, пористыми опухолями, трещинами и свищами. Между ребрами натянута кожа, скрывая находящееся внутри. Кровеносные сосуды кожи пульсируют словно красные молнии, то надуваясь, то бледнея.

Над этим пронесся шторм жизни. Над этим — и над ней самой.

— Ты — мое? — хрипло спросила она, подойдя к зловещей клетке на дюжину шагов. — Это мое сердце лежит внутри, замедляясь с каждым ударом? Ты — это я?

Ее внезапно осадили эмоции — не свои, но исходящие от того, что таилось в клетке. Злость. Невыносимая боль.

Она захотела убежать.

Но оно остановило ее. Оно просило подождать.

Просило подойти еще ближе.

Ближе, чтобы суметь коснуться.

Коснуться его.