Paradisus

Мужик и баба.

– Бабу постарайтесь живьем взять. Позабавимся.

Каменный Ленин, улыбаясь, указывал рукою на крышу. Я лег спиной на

подоконник и посмотрел вверх.

– Марина.

Она приблизилась; в глазах даже не страх и отчаяние, а равнодушие,

готовность принять то, что приготовила для нас судьба.

– Марина, – крикнул я: захотелось влепить ей пощечину, подобную той, что

она влепила мне. Девушка встрепенулась.

– Забирайся мне на плечи и цепляйся за карниз.

– Уходят, суки,- заорали с площади, когда Марина, дрожа, как

новорожденный олененок, отпустила руки с моей шеи и перенесла их на

скользкий карниз крыши.

– Подтягивайся, ну же.

Пули с жадным лязгом врезывались в камень рядом со мной, плечо горело.

Марина, вскрикнув от напряжения, исчезла за отворотом крыши. Я остался

в кабинете один. Чтобы стрелки из коридора не вздумали сунуться, пальнул в

дверной проем, забрался на подоконник, и, подпрыгнув, ухватился за карниз.

Снизу строчили без перерыва, но в полутьме не могли как следует прицелиться.

Отчаянная веселость овладела мною: попробуйте, падлы, съешьте.

Подтянувшись, я перебросил ногу на крышу. Марина вцепилась в куртку и помогла

мне.

Оглядевшись, я замер: меж кирпичных труб и переломанных антенн торчал

жирный зад вертолета. Как он смог опуститься прямо на крышу?

– Ты ранен?

– Тихо, – я дернул Марину за рукав, увлекая за одну из труб.

Тут и она увидела вертолет и в ее глазах блеснула радость. С чего бы это?

Но времени на расспросы не было.

– Всего один, - пробормотал я, различив через стекло кабины затылок

пилота.
– Эх, отсюда не достать... Стой здесь.

Я двинулся вперед, не сводя глаз с затылка. Достигнув вертолета, подлез

под пахнущее машинным маслом брюхо...

– Какого хуя.

Пилот поперхнулся – он жрал концентрат из банки. Расширившимися

глазами уставился на меня. Это был толстяк с широким бледным лицом.

– Н – не стреляй, - просипел он, как завороженный глядя на дуло автомата.

Почему-то мне и вправду не хотелось убивать толстяка. В его глазах

проскользнуло что-то … детское. А может, мне показалось – я ни разу не видел в

Джунглях детей.

Марина снова меня не послушалась. Она подскочила к вертолету и, едва

глянув на пилота, заорала:

– Выметайся.

Толстяк стал выкарабкиваться из машины, разбрасывая во все стороны

концентрат. Он был одет в чудн ые штаны из какой-то мягкой материи - спереди

расплылось темное пятно.

– Скорее, ты!
– от нетерпения у Марины сорвался голос.

Толстяк все-таки покинул вертолет, уставился на меня расширенными

глазами. Нижняя челюсть дрожит, к высунувшемуся кончику языка прилипли

кусочки концентрата.

– Лечь, – приказал я: толстяк тут же опустился на смоляное покрытие крыши,

бормоча:

– Не стреляй, не надо.

Марина юркнула на освободившееся место пилота. Что она задумала?

Над головой застрекотало. Я отпрыгнул в сторону, укрывшись за широким

боком вертолета и лишь после этого поднял голову: другой вертолет, с синим

брюхом, завис над нами. Автоматная очередь - как клацанье хищных зубов. На

спине толстяка появилась линия из красных точек, почти сразу ставших

расплывшимся пятном. Банка с концентратом покатилась по крыше.

Пули звякнули по металлу, одна из них задела рюкзак у меня на спине.

Тело толстяка вздрагивало, точно оживая.

– Андрей, залезай.

Это ж надо – я совсем забыл про Марину, пожалуй, впервые со дня

Последнего Поезда.

– Что уставился? Скорее.

Я выпустил длинную очередь и, кувыркнувшись по крыше, влез внутрь

машины.

– Что ты задумала?

– Тихо!

– Ты умеешь?

Она не ответила, отыскивая что-то на приборной панели. Наконец, надавив

на какие-то кнопки, и дернув за обмотанный изолентой рычаг, Марина

повернулась ко мне. Сказала:

– Держись.

Мне понравилось, как она это сказала.

Над головой загудело. Ожили лопасти - машина задрожала, передав свою

дрожь мне. Неужели полетим?

Крыша осталась внизу. Я, не отрываясь, смотрел в выпуклое, как глаз

твари, окно. Площадь с памятником Ленину. Прямо под памятником – гора трупов.

Стрелки суетятся, стреляют в воздух.

Я и не заметил, как рассвело, – всего за какие–то десять-пятнадцать минут.

Нас спасла темнота, выходит, цена Теплой Птицы и есть эти самые десять-

пятнадцать минут.

Занесенные снегом полуразрушенные дома, заводы, домишки и заводики

Калуги сливались внизу в чистый лист.

Я ухватился за поручень. Страшно… и весело.

Вертолет с синим брюхом заходил то с одной стороны, то с другой, то

зависал сверху. Высунувшийся из кабины стрелок жарил из автомата.

Марина, вцепившись в рычаг управления, смотрела перед собой. Когда

начиналась пальба, ругалась сквозь зубы.

Было заметно, что ей нелегко управлять этой махиной. От напряжения на

шее вздулась синяя жилка. Я по мере сил старался утихомирить стрелка.

Когда синебрюхий вертолет зашел сбоку и стрелок оказался, как на ладони,

мой автомат чихнул и замер. Пока я – зубами, до боли, - развязывал рюкзак,

менял обойму (патронов в нем осталось с гулькин нос), в выпуклом окне

показался лес и – сердце мое радостно забилось – разрезающая его светлой

нитью железная дорога. Вдруг оторвемся?

Преследователи подбирались все ближе. Стрелок палил без передышки,

пытаясь попасть в Марину.