Paradisus

Пилот, должно быть, такой же толстяк в желтой фуражке, как оставшийся на

крыше Калужской городской администрации, качнул машину в нашу сторону; два

вертолета едва не столкнулись. Стрелок заорал на него, и преследователи

исчезли в беременных снегом облаках.

– Отстали, - выдохнул я.

Рано радовался. Синебрюхая вертушка появилась из облаков, блестя

винтом на солнце. Я отчетливо увидел стрелка – кажется, даже разглядел черные

волоски в горбатом носу.

– Подымай,- крикнул стрелок, разбазарив обойму.

Я выстрелил, надеясь, что попаду в затемненное пространство внутри

вертушки, - туда, где, по моим прикидкам, должен находиться пилот. Находился

он там и по прикидкам судьбы. Короткий крик известил, что я не промахнулся.

– Молодец!
– крикнула Марина.

Я высунулся наружу. Холодный ветер схватил за горло. Вертолет стрелков

будто висел над железнодорожной насыпью. Лопасти, главная и хвостовая,

вращались с не уменьшающейся скоростью. Но вот он опустил нос, словно

козленок, желающий бодаться, резко ушел в сторону и рухнул в стороне от

полотна дороги, где вырос багрово-желтый столб, мгновенно затянутый черным

дымом.

Все-таки оторвались!

Я вспомнил снующих по площади стрелков. Что, суки, съели? Скорее всего,

мы единственные, кто выжил во время калужской зачистки.

Почему-то вспомнилась и старуха, как беспомощно она пила воду из рук

Марины. Вовремя оставила землю: по рассказам, стрелки зачастую пытают и

истязают своих жертв...

Я посмотрел на спину Марины.

«Бабу живьем берите. Позабавимся!».

Так кричал командир стрелков. Едва ли Марина представляет, от чего нам

удалось оторваться.

Над люком - красная лампочка, высвечивающая буквы: «Выход». Куда

отсюда можно выйти? Разве только на облако…

По полу рассыпан концентрат, валяется окурок самокрутки.

А это что?

Я поднял обложку от книги. «Библия» - истертые золотистые буквы. Что-то

знакомое в этом странном названии. Кажется, это как-то связано с Галей, с утром

на светлой террасе…

Задумавшись, я подобрал с пола окурок, развернул тонкую обгорелую

бумагу. Буквы хлынули мне в глаза.

«и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь.

И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным

ветром, роняет незрелые смоквы свои.

И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись

с мест своих»2.

Так вот значит, как это было! Я представил (или вспомнил?): багровый

шар, поглотивший солнце, красные полосы на небе, словно росчерки гигантского

пера. Дрожь под ногами или в ногах и, - особенно ярко, – медленно падающий,

дрожащий от ветра осенний лист. Осенний лист в разгар лета…

Вертолет начал снижаться.

Из-за леса показался разрушенный городок – кучи битого кирпича, воронки,

полные зеленой жидкости. Посреди городка - башня, похожая на гигантский

стебель борщевика.

– Андрей?

– Да?

– Я не могу посадить его. Я … забыла!

В голосе Марины звенело отчаянье.

Несмотря на ее усилия, скорость машины не падала, и даже мне стало

ясно: если попытаться сесть, нас размажет по земле. Ровная поверхность – это

смерть, но…

– Поворачивай к лесу!

Марина потянула обмотанную синей лентой рукоятку. Вертолет взял влево.

Лопасти, казалось, застыли на месте, но я знал, что они бешено вращаются.

Машина понеслась над макушками елей, поднимая белые вихри.

– Ты можешь хоть немного сбросить скорость? – заорал я.

Снежная пыль проникала в кабину, колола лицо, попадала в рот.

– Попробую!

– Ну?

2 «Откровение святого Иоанна Богослова» (6; 12-14).

– Я уже сбросила!

Совсем ничего не почувствовал.

– Сделай наклон и вылезай!

Марина кивнула, надавила на рукоятку. Скоро вертолет запашет носом…

Она покинула место пилота и, скрючившись рядом со мной, встала

напротив шевелящейся снежной стены – бледная и решительная.

Многолетние кроны затрещали. Сила, сопротивляться которой было

невозможно, выдернула меня из машины и швырнула на деревья. Я полетел вниз,

пытаясь зацепиться за ветки, обдирая сучьями руки. Вслед устремился хвост с

вращающимся винтом. Но я падал быстрее.

Земля ударила меня.

– Андрей, - сквозь муть я увидел Марину. Сел, встряхнул головой. В ушах

гудело – я потрогал мочку, на пальцах осталась кровь.

– Как ты? – спросил, не узнав свой голос.

– Нормально. А ты?

Я отвернулся и сплюнул кровью на сугроб. Зачерпнул две горсточки сухого

снега - одну растопил во рту и выплюнул, другой растер лицо. Как будто

полегчало… Пришло понимание того, как дико, отчаянно нам повезло. Мы внизу,

на земле, и мы живы.

Марина что-то долго говорила, но я лишь уловил:

– Ты можешь опереться на мое плечо, не думай – я сильная…

Я сидел, прислонившись спиной к дереву, и смотрел на Марину, которая

ходила взад-вперед, что-то возбужденно говорила, доказывала. Она уже

протоптала передо мной тропинку.