Парикмахер

–  Пятница, одиннадцать часов. О'кей, я приду.

–  Мой старик не хочет, чтобы вы там присутствовали. Но я подумал - да пошел он в задницу! Мама хотела бы вас видеть.
– Глаза мальчика широко раскрылись, словно он пытался сдержать слезы.

–  Когда умер мой отец, - сообщил я, - у меня вообще не было слез, я не мог плакать. Было странно. Все вокруг меня рыдали и выли, а у меня - ничего! Ни слезинки. Я думал, может, печаль придет потом, когда-нибудь, случится срыв или типа того. Но ничего так и не случилось. Уже десять лет, как его похоронили.

–  Вы что, не любили его?

Я задумался.

–  Нет, пожалуй, тоже любил. Но наши отношения никогда не были очень тесными. Он всегда соблюдал дистанцию с нами, детьми. А жаль.

–  Вы скучаете без него?

–  Не знаю. Об этом я как-то никогда не думал.

Кай с любопытством разглядывал Алешу, а тот остановился в дверях. В руках он держал спортивную майку, где был изображен стакан молока с подписью: «Wish you were beer» (Жалко, что ты не пиво). Одна подружка подарила ее мне много лет назад, а я совсем про нее забыл.

–  Алеша русский, - сообщил я Каю и представил их друг другу. Мы смотрели, как Алеша надевал эту майку.

–  Когда вы заметили, что у вас не та ориентация?
– спросил Кай.
– Что вы швуль?

–  Я? Всегда это знал.

Алеша тоже подсел к столу.

–  Швуль? Странное слово. По-русски говорят «голубой». Это такой цвет, словно небо.

–  По-моему, так гораздо приятней, чем «швуль», - сказал Кай.
– Мама как-то сказала, что, если бы не была такой дурочкой, то выучила бы русский. А мне больше нравится испанский.

–  Александра и русский язык? Ради тех людей, которые привозят мускус?
– спросил я наугад.

–  Она и про это вам рассказывала? Но ведь это суперсекретное дело, никто не должен был знать.

–  Она ничего мне не рассказывала, я сам догадался. Как, она в самом деле хотела участвовать в перепродаже мускусного масла?

–  Гнусного масла.

–  Мускус выдавливается из желез, что между задними ногами, - сообщил Алеша.
– Бедных оленей просто выжимают.

–  Но самое свинство в том, - добавил Кай, - что убивают также самок и молодняк, хотя у них нет никакого мускуса. Это преступление.

–  Ты говорил с матерью об этом?

–  Ясное дело. Мы с Антье показывали ей снимки, описывали все ужасы. Уговаривали, чтобы она не лезла в эту грязь. Бесполезно. При этом я был во всем виноват.

–  Ты? Виноват?
– переспросил Алеша.
– Наши сибиряки занимаются этим, чтобы выжить. У них нет работы, нечем кормить семьи. Возможно, они в безвыходном положении. Но ты-то тут при чем?

–  Я постоянно требовал денег! Из-за этого мы часто ругались. Но она все равно делала для меня, что только могла. И почему я ничего не соображал?
– У Кая выступили на глазах слезы.
– Мы все время ссорились. Постоянно. Даже в тот наш последний вечер.

–  Когда? В какой вечер?

Кай подул на кофе.

–  Кай, когда ты с ней поругался?

–  В тот вечер.

–  В тот самый, когда ее убили?

–  Только вы никому не рассказывайте, слышите? Никому! Если бы я знал, что она… я бы тогда… - Кай говорил это прямо в чашку.

–  Теперь расскажи все спокойно и четко, - приказал я.
– Когда точно ты был у нее?

–  Не знаю, возможно, где-то полдевятого.

–  Тебя видел кто-нибудь?

–  Не думаю.

–  А швейцар?

–  Я всегда вхожу через боковую дверь и поднимаюсь на четвертый этаж по лестнице. Терпеть не могу лифты! Мама специально дала мне ключ от двери.

–  И ты был у нее в кабинете?

–  Да.

–  Расскажи-ка по порядку.

–  Там нечего особенно и рассказывать. Я хотел взять у нее денег. Она отказалась их дать. На ее столе опять лежало письмо от тех, кто привозит мускус. Я сказал ей, чтобы она с ними не связывалась. Мама ответила, что дело все равно застопорилось. Тут же упрекнула меня, что я не даю ей зарабатывать деньги, а сам постоянно их требую. Она была права. Но тогда я еще этого не соображал. Обижался. Мне казалось, что она плохо обращается со мной. Тогда она просто меня выгнала.

–  Ты видел там еще кого-нибудь?

Кай помотал головой.

–  Кого-нибудь из ее коллег, скажем, Клеменса Зандера?

–  Мама проводила меня до лестничной площадки, за дверь редакции. Но никого, кроме нас, на этаже не было.

–  Он не говорила тебе, что ждет кого-нибудь?

–  Не знаю.
– В глазах Кая стояли слезы.
– Она дала мне десятку и сказала, что ей еще нужно поработать. Вероятно, она собиралась встретиться с этим чуваком с косметикой, ну, с тем, что косметикой занимается. Я швырнул ей деньги под ноги и ушел.
– Кай заплакал.

–  Что за «чувак с косметикой»? Ты имеешь в виду менеджера из фирмы «Клермон»?

–  Допустим.

–  Загорелого такого?

–  Да, его. Она была с ним вась-вась.

–  Как это, «вась-вась»? В смысле работы?

Алеша что-то пробормотал по-русски.

–  Что? Да нет, что я могу знать? Я тоже ничего не знаю. Только, пожалуйста, не говорите ничего полиции. Пускай оставят меня в покое. Они уже достали меня во как!

Я хотел ответить, что мне очень жаль, но не нашел нужных слов.

16

Когда, собственно говоря, тут у нас, в Глоккенбахском квартале, появились радужные флажки? Словно мы в Сан-Франциско. Флажки гомосексуалистов развеваются перед такими барами, как «Нил», наклеены на витрине «Тилипы», где я заказываю каждую неделю цветы для своего большого стола, а еще чуть подальше, у «Макс amp; Милиан» - мужчины покупают там почтовые открытки и любовные романы. Алеша ценит такие флажки, считает их прогрессом. Говорит, что в Москве голубые прячутся. Правда, в моем салоне такого флажка нет. Но я и не собираюсь как-то оправдываться. Ведь ко мне приходят люди ради хорошей прически, а не чего-нибудь другого.

По дороге в «Арозу» я рассказал Алеше, что в семидесятые годы отцы города совершенно запустили красивые здания с башенками и эркерами. Квартал планировался под снос. В то время создавались колоссальные транспортные оси, город приспосабливали к автомобилям.

–  В Советском Союзе при Брежневе творилось то же самое, - поддакнул Алеша.

Да. Теперь дома прошли санацию, фасады покрасили светлой краской, какой они, вероятно, никогда и не знали за минувшую сотню лет. Теперь тут живут художники, интеллектуалы, киношники, журналисты. Да еще я. Мы тут неплохо устроились. Ханс-Сакс-штрассе походит на открытую, уютную квартиру, где можно прекрасно прожить всю жизнь.