Пароход

Но Сергей Сергеевич отказался, заявив, что на его взгляд этот шаг ещё преждевременен. Не доехав какой-нибудь сотни метров до центрального входа на кладбища, Клод Ришар по распоряжению своего босса остановил автомобиль. Дюран и Алябьев вышли и направились на встречу. Повторилось то же самое, что и в прошлый раз: Тетерин опять вынырнул из-за какого-то склепа в сопровождении прежнего телохранителя и подошёл к компаньонам.

Поздоровались, Алябьев представил Дмитрию Ивановичу немого Арно Бонне, и они вновь неторопливо пошли вдоль надгробий. Тибо, как в этом случае и положено быть человеку второго плана, выбрал нужную дистанцию и следовал позади в паре с телохранителем. Алябьев решил эту дистанцию сократить, хотя бы потому, что нужно было показать заказчику: он полностью доверяет выбранному ему напарнику. Тетерин с началом разговора медлил, и Алябьев посчитал нужным его поторопить: если да – то да! нет – так нет!

– Итак, ваше решение, на счёт моего предложения, Дмитрий Иванович? – заговорил он по-французски и пояснил почему: – Мой друг умеет читать по губам. И у меня нет от него никаких тайн. Вы не возражаете, если он пойдёт не позади нас, а рядом со мной?

– Не возражаю, – ответил коммерсант, отвечая Сергею Сергеевичу тоже по-французски. Он дожидался, когда Тибо, следуя жесту Алябьева, займёт место рядом с ним и продолжил далее разговор: – И на счёт вашего предложения ехать в Россию вдвоём с мсье Бонне, я тоже согласен. Все ваши документы готовы. По советским – вы механик Манин, а господин Бонне – грузчик Зыбин. Французские и немецкие паспорта тоже настоящие, не сомневайтесь, ибо я в первую очередь заинтересован в том, чтобы вы не прокололись при проверке документов, и всё наше предприятие прошло гладко. Но уверяю вас, что если вас даже и задержат по какой-либо причине, то непременно отпустят, поскольку придраться не к чему.

Дмитрий Иванович подозвал телохранителя, и тот передал Сергею Сергеевичу документы. О советских удостоверениях личности Алябьев ничего не мог сказать – видеть не довелось, но французские и немецкие паспорта, попадавшие в его руки, и которые в силу кое-каких обстоятельств, имевших место в 1923 году, ему даже пришлось пристально изучать, были действительно хороши – спору нет. Даже если Тетерин говорил сейчас неправду, и все эти документы были фальшивыми, то качество этих фальшивок было выше всяких похвал. От Тетерина не укрылось, с каким вниманием Сергей Сергеевич разглядывает документы, и он буркнул, как будто даже обидевшись:

– Говорю же вам, они настоящие.

– Похоже, – согласился Алябьев, зачем-то ковырнув ногтем клёпку на своей фотографии в немецком паспорте, ставившуюся в целях защиты от подделки. Затем он убрал документы в карман куртки и предложил: – Давайте ещё раз уточним все подробности и после получения обещанного вами аванса, мы готовы поехать хоть завтра.

Выслушав инструкции Тетерина, Сергей Сергеевич повторил их слово в слово. Дмитрий Иванович остался этим весьма доволен и даже пооткровенничал:

– Первоначально я хотел отправить вас через Люксембург, но там возникли некоторые проблемы, поэтому поедете через Бельгию. Пусть чуть дольше, зато надёжнее.

Затем коммерсант сказал телохранителю по-русски, чтобы принесли и всё остальное. Тот пронзительно свистнул, и спустя полминуты из-за надгробий вышел ещё один человек Тетерина. Он принёс «всё остальное»: два больших потертых коричневых саквояжа и объёмный, набитый чем-то вещмешок. Дмитрий Иванович пояснил, что в одном саквояже аванс – сто тысяч франков, в другом деньги для поездки в разной валюте, в мешке настоящая советская одежда от носков до полупальто, а с обувью, дескать, сами решайте.

– Ваш поезд Париж-Брюссель отходит завтра в 13.20. с Гар дю Нор. В 13.00. у главного входа вокзала вас будет ждать он, – Тетерин указал на мужчину, принёсшего саквояжи и вещмешок. – Он же будет сопровождать вас до Бельгии. Итак, жду вашей первой телеграммы из России, господин Алябьев. Я очень на вас надеюсь!

Напоследок Тетерин пожелал Алябьеву по-русски «Ни пуха ни пера!», выслушал в ответ «К чёрту!», в сопровождении своих людей свернул в ближайшую аллею и скрылся там среди склепов. На обратном пути Дюран поделился с Алябьевым своим мнением о Тетерине, и оно было больше отрицательным, нежели положительным. В завершение Тибо сказал:

– Но стоит отметить, что организация в его банде поставлена на высшем уровне.

– В банде? – переспросил Алябьев.

– Разумеется, мсье. От моей она отличается лишь тем, что работает масштабнее, что она много больше и намного богаче. – Он помолчал и добавил: – И аппетиты у неё не чета моей, а прямо-таки государственного размаха. Кстати, вот ваш паспорт от старика Бланкара. – Он достал из кармана пиджака документ и протянул его Алябьеву: – И можете не сомневаться, мсье, он тоже настоящий.

По этому паспорту Алябьев был Эженом Жаккаром. Сергей Сергеевич не удержался, достал свой французский паспорт от господина Тетерина и сравнил их. И паспорт от старика Бланкара как будто смотрелся правдоподобнее, во всяком случае, он выглядел потрёпаннее, как после длительной носки в кармане одежды.

Что же, умельцы – они умельцы и есть.

Доехав до территории, которая «обслуживалась» его бандой, Дюран предложил заглянуть в одну «точку» и посмотреть, чем именно снабдил их мсье Тетерин. Точка – это квартира, заваленная разными вещами и одеждой, добытыми командой Тибо в ходе своей «трудовой» деятельности. Аванс, находившийся в первом саквояже, компаньоны поделили поровну. Во втором саквояже находились два тугих нательных пояса с разложенными по карманчикам франками, марками, зл'oтыми и рублями. Это было предусмотрено на тот случай, если вдруг произойдёт кража ручной клади или её утеря, но с другой стороны, насколько было известно Алябьеву, официальный валютный рынок в СССР уже рухнул и был загнан в подполье, и попадаться с валютой на территории страны Советов было больше чем нежелательно.

Отдельная рублёвая пачка, перевязанная ниткой, предназначалась для предстоящих расходов и, надо заметить, для расходов весьма не малых – тут господин Тетерин не поскупился. Он даже о гигиенических принадлежностях позаботился. В саквояже ещё лежали два куска жёлтого мыла, две зубные щётки в жестяных футлярах, две опасных бритвы, два суровых полотенца и банка зубного порошка, а так же до кучи: два бинта в бумажных обёртках, ножницы, катушка ниток, игла, сапожная щётка и банка ваксы. Одежда в вещмешке была старенькой, но чистой, и разложена на две части. Каждая была перевязана шпагатом и под эти верёвочки были подсунуты бумажки с надписями на русском языке: «Манину, вещи с Московского Сухаревского рынка», «Зыбину».

У Алябьева никаких претензий к экипировке не возникло, хотя он и пробормотал себе под нос: «Вряд ли советские механики и грузчики пользуются зубными щётками», зато Дюран, глядя на саквояжи, недовольно поморщился:

– Зачем нам дали два одинаковых? – и приказал хорошенькой женщине его возраста, то ли сторожившей краденое, то ли продававшей его: – Мышка, найди мне точно такой же, только другой.

Мышка юркнула в соседнюю комнату и тотчас, словно он там припасён был, принесла саквояж чёрного цвета, выглядевший даже чуть-чуть больше и новее, чем те, что передал Алябьеву и Дюрану человек Тетерина.

– Это вам, мсье, – сказал Тибо Сергею Сергеевичу. – И не возражайте. Я знаю, что делаю.

Остальную одежду он тоже забраковал, тем более что полупальто, предназначавшееся для него, и френч для Алябьева, мужчинам были слишком тесны. В подтверждение этого Дюран втиснулся в своё полупальто и дёрнул руками крест-накрест: оно лопнуло по шву на спине и затрещало под мышками – всё-таки силёнкой француз был ох, как не обижен.

– Жаклин, – обратился Тибо к Мышке, теперь называя её по имени, – Ты случайно не знаешь, какую одежду носит нынче пролетариат в Советской России?