Пароль остается прежним

Людмила устала: ей было все равно.

Пулатов спросил старшину:

— А мы тебе не помешаем?

— Нет,—сказал старшина и добавил тихо:— Пусть приляжет. Устала с дороги. Он покачал головой: — Ну, дела!..

Пулатов, узнав, что капитан Ярцев отдыхает, попросил его не будить. Старшина понимающе кивнул и вышел.

Лейтенант подошел к жене.

— Ты устала?

— Дай напиться, Акобир.

Он засуетился. Не сразу нашел кружку. Зачерпнул воду из прикрытого дощечкой ведерка. Теплая, мутная вода не принесла удовлетворения. Она сделала несколько мелких глотков и отставила кружку.

— Ты приляг, Люсенька-хон,— предложил он.— Отдохни.

Что делалось у нее в душе? Наверное, было грустно и обидно, что забралась в эту глушь.

Он вздохнул.

Людмила лежала на кушетке и рассматривала комнату. Давно нетопившаяся плита служила чем-то вроде этажерки. Здесь были сложены стопки книг, и рядом — детские игрушки: формочки для песка, кукла с отбитым носом.

От входных дверей бежала через всю комнату ворсистая дорожка. Она ныряла под стол, накрытый бахромчатой скатертью, и заглядывала в соседнюю комнату. Там Людмила видела трюмо и отраженный в нем платяной шкаф.

Пулатов дождался, пока она закрыла глаза, и на цыпочках вышел из комнаты.

Он соскучился по заставе. Хотелось всем пожать руку и, конечно, прежде всего капитану Ярцеву.

Лейтенант остановился посреди двора, раздумывая, куда пойти вначале.

Солнце припекало. Он поднял глаза, зажмурился и решил идти на вышку. Поднялся на один пролет. Посмотрел вниз. Возле бани на старшину наступала маленькая энергичная женщина. Конечно, это Лариса—жена Ярцева.

Пулатов забыл про свое солидное, «женатое», положение и по-мальчишески резво подбежал к ним.

— Ну, вот!—всплеснула она руками.—Приехал, да еще не один. А мы узнаем об этом последними.

Пулатов улыбался.

— Вот сейчас доложу капитану,— попробовала она рассердиться.— И всыплет он тебе десять суток.

— С удовольствием! — засмеялся Пулатов. А старшина поддакнул:

— Он как раз сейчас нуждается в домашнем аресте. Жена-то ведь молодая.

Капитан Ярцев выглянул в окно, и через минуту офицеры уже тискали друг друга в объятиях.

Пулатов чувствовал себя счастливым. Наконец-то он снова дома. И, конечно, Людмиле понравится на заставе. Вот они, его друзья — Ярцев и Пологалов — помогут Людмиле привыкнуть к новой обстановке, окружат вниманием, не дадут скучать.

Лейтенант не очень удивился, когда после бани они вернулись к старшине и оказалось, что жена Пологалова уже дома. Она была в белом полотняном кителе с железнодорожными петлицами—грузноватая, полногрудая. На загорелом лице застыли настороженные голубые глаза.

«Вот уж никогда бы не поверила, что голубые глаза могут быть строгими!»— подумала Людмила.

— Александра Ивановна, — представилась Пологалова.

— Людмила.

— Значит решено, располагаться будете здесь,— тоном, не терпящим возражений, сказала Александра Ивановна.— А обедать пойдем к Ярцевым.

Лариса хлопотала на кухне, но стол уже был накрыт, и Александра Ивановна предложила Людмиле выбрать место.

— Мне все равно.

— Тогда садитесь сюда, — почему-то шепотом ответила Александра Ивановна. Она показала на диван, к которому, чтобы разместить всех, придвинули стол. Над диваном висел красивый ковер.

— Персидский?— спросила Людмила.

— Ходжентский,— также шопотом ответила Александра Ивановна и пояснила:—Наш, таджикский.

Мужчин не было, и Александра Ивановна занимала гостью.

В соседней комнате слышалась возня.

— Это — детская,— сказала Александра Ивановна,— и моя Томка здесь. Когда я на работе, Томка всегда у Ярцевых. Лариса, знаете, замечательный человек!

— Что же вы сейчас не идете к дочке?— спросила Людмила. — Или не хочется?

— Очень хочется! — снова шопотом заметила Александра Ивановна.— Но она увидит меня и будет капризничать. А так привыкла, что я прихожу за ней после работы, и молчит.— Строгость исчезла с ее лица: — Я потому и разговариваю шопотом.

В комнату шумно вошли мужчины. С капитаном Ярцевым Людмила уже познакомилась. А вот этого старшего лейтенанта видит впервые. Как у Акобира — густые, черные брови. Глубоко посаженные глаза. Нос с небольшой горбинкой.

— Анвар Мансуров.

Она уже слышала о нем от мужа и охотно притянула руку:

— Здравствуйте. Людмила.

Мансуров бесцеремонно разглядывал ее: смущенное личико с не очень-то выразительными чертами. Короткие льняные волосы. Неожиданно черные глаза. Голубая блузка с рукавами-фонариками.

«А в общем, миленькая»,—решил он и на правах друга сел рядом с ней. Пулатов вынужден был довольствоваться местом напротив.

Старшина развернул небольшой сверток, и к всеобщему удовольствию на столе появилась бутылка портвейна.

Обед прошел оживленно. Мансуров всё чаше поглядывал на свою черноглазую соседку.

— Нравится? — спросил Ярцев так, чтобы слышали все.

— Ничего.

Лариса и Александра Ивановна тотчас набросились на Мансурова: как можно говорить о женщине «ничего»? Они, может быть, в его понятии тоже «ничего»?!

— Нравится!— взмолился Мансуров.—Честное слово, нравится!

— Ну, тогда дело поправимое,— вмешался в разговор Пулатов.

— То есть?— не понял Мансуров.

— Я могу познакомить тебя точно с такой девушкой.—И лейтенант рассказал, что у Людмилы есть сестра — Леночка. Забавно было слышать, как они с Горским пришли на свидание и не могли различить, какая же из сестер Елена, а какая Людмила.

— Кто такой Горский?— недовольно спросил Мансуров.

— Моряк!— ответил Пулатов.

А Людмила добавила:

— Еще какой!

— Значит я опоздал,— Мансуров сказал это так, что трудно было понять: шутит он или говорит серьёзно.

В Фирюзеваре загудел пароход.

Мансуров заторопился.

— «Медуза»,— догадался Пулатов.

Мансуров кивнул. Старшина Пологалов пошел его провожать.

— На «Медузе» плавает капитаном приемный отец Анвара,—пояснил лейтенант,—вот он и неравнодушен к этой посудине.

Людмила грустно улыбнулась:

— У нас с сестренкой тоже вроде приемный отец. Василий Васильевич. Ты же знаешь.