Пароль остается прежним

Потом помнит, как готовили доклад к восьмому марта. Серебренников снабдил ее газетами и журналами, но она потонула в них и не знала, с чего начать.

Он просидел с ней вечер, и материал удивительно складно стал ложиться в конспект.

На другой вечер она снова пришла к нему, и снова он отложил свои дела, чтобы помочь ей. Но окончить доклад не удалось. Серебренников выехал по тревоге. Где-то завязался бой с прорвавшейся на запад немецкой группировкой.

Утром в медчасть поступили раненые. Она принимала их с трепетом и только сейчас поняла, как дорог ей Владимир Серебренников.

Раненых было много. Банда оказалась многочисленной и прекрасно вооруженной. Говорили, что есть убитые. Среди убитых мог быть лейтенант Серебренников. У нее все валилось из рук, и хирург приказал ей идти отдыхать. Он думал, наверно, что это от бессонной ночи.

Она вышла на улицу, сделала несколько шагов непослушными, словно чужими, ногами и вдруг увидела Серебренникова. Живой и невредимый, он шел ей навстречу.

Она рванулась к нему, и спрятав голову на его взмокшей от дождя шинели, вздрагивала от беззвучных рыданий. А он восторженно, точно боясь спугнуть, гладил ее по волнистым волосам.

...Неужели это было пятнадцать лет назад?!

Нина Терентьевна пополнела за это время. Срезала косы. Губы поблекли. Но Серебренников любил ее еще больше, чем прежде...

Он лежал под кленом и смотрел ей в глаза. Как жаль, что они с ней редко бывают вместе.

Вот недавно он приехал с границы, а завтра — снова в путь. Опять на неделю. Проверит политическую работу, будет присутствовать на комсомольских собраниях, на одной из застав создаст партийную организацию, прочтет несколько лекций.

И снова — на день-два домой. А потом — на другой участок. К Ярцеву, за которого он теперь все время будет беспокоиться. К Бородуле, способному натворить черт знает что...

Вот так незаметно и кончился отдых. Снова майор Серебренников был во власти своих повседневных дел. И Нина Терентьевна заметила это, вздохнула. Он был рядом, но уже отошел от нее и, конечно, несмотря на воскресенье, снова отправится в политотдел. Найдет повод.

В раскрошившееся дупло чинары влетела стрела. Пронзительный свист вскинул Серебренникова.

— «Последний из могикан!» — шепнул он с удовольствием.

За кленом послышалась возня:

— Я — Соколиный глаз. Приказываю сдаваться!

Серебренников увидел за стволом босую ногу и, изловчившись, сграбастал «Последнего из могикан».

— А я — Оцеола, вождь семинолов! — грозно ответил он.

— Пусти, пусти! — вырывался «Соколиный глаз».— Это нечестно.

— Почему нечестно?

— У меня дело.

— Ну давай.

«Последний из могикан» раздвинул длинные ноги в подвернутых брючишках и уставился на отца такими же, как у него, серыми глазами:

— Васька поймал мышь и съел.

— Ну и что?

— А если поймает десять мышей?

— Съест десять.

— А сто?

— Значит, сто.

— Ну, а тысячу?

— Тебя съест! — Серебренников бросился за улепетывающим сыном.

Нина Терентьевна с грустной улыбкой посмотрела им вслед и стала сворачивать плед.

ТЕЛЕГРАММА НЕ ПО АДРЕСУ

На десятый день после того, как при переходе государственной границы был задержан Рахматулло Абдусаломов, он же Умар Ходжиев, он же Абдулло Мухаммедов —агент американской разведки,— к начальнику телеграфной конторы одного из городов курортов зашел человек в сером спортивном костюме. Он был невысокого роста, худощавый, с продолговатым лицом. Прищурил широко поставленные, немного раскосые глаза и попросил разрешения говорить наедине.

Начальник конторы молча уставился на своего посетителя через роговые очки. Человек в спортивном костюме протянул ему удостоверение личности. Начальник конторы заглянул в красные корочки и прочел: капитан госбезопасности Харламов.

— Чем могу служить? — спросил он.

— Видите ли,— произнес Харламов,— не исключено, что в ближайшее время поступит телеграмма по этому адресу.— Он протянул собеседнику небольшой листок.—Необходимо, чтобы ее доставил надежный человек.

— Конечно,— начальник конторы поправил очки.— Скажем, Зоенька Пилипенко. Проверенный товарищ. Активистка. Народный дружинник.

Последний довод пришелся Харламову по душе.

— И, пожалуйста, предупредите меня сразу, как придет телеграмма,— заметил он, прощаясь.— Вот телефон.

Начальник конторы позвонил на следующий день.

— Сейчас приеду,— ответил Харламов.

На телеграфе его дожидалась маленькая, бойкая девушка. К борту ее форменного костюмчика был прикреплен значок ВЛКСМ.

Харламов познакомился с Зоенькой и объяснил, в чем суть дела. Зоеньке предстояло доставить телеграмму по указанному адресу некоему Степану Васильеву. Харламов предупредил, что, как ему известно, Степан Васильев по этому адресу не проживает.Однако ей нужно...

В общем, Зоенька все поняла, все хорошо запомнила и направилась выполнять поручение.

Идти пришлось далеко, на окраину города. Она долго шла глухими переулками, всматриваясь в номера домов, и, наконец, остановилась возле приоткрытой калитки.

На яростный лай бульдога вышел усатый старик. Зоенька узнала его и удивилась: это был известный дамский мастер дядя Вася. Но капитан Харламов запретил ей удивляться, и Зоенька сказала равнодушно, как человек, которому вовсе не интересно разносить чужие телеграммы:

— Товарищу Васильеву телеграмма.

— А, сейчас, сейчас! — засуетился Василий Васильевич и прикрикнул на бульдога.

Дядя Вася, должно быть, узнал Зоеньку по перманентной завивке и протянул руку для приветствия.

Зоенька подала ему квитанцию и карандаш. Бульдог перестал лаять, и Зоенька испугалась, что дядя Вася услышит, как стучит ее сердце. Однако дядя Вася, шевеля усами, спокойно расписался в квитанции и получил телеграмму.

Зоенька, как велел Харламов, тут же повернулась и пошла. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как дядя Вася окликнул ее.

— Постой, дочка!

Зоенька остановилась.

— А ну-ка поди сюда.

Ей стало страшно. Она невольно оглянуласы в переулке — никого. Зоенька собрала все свое мужество и, медленно переступая ногами, подошла к мастеру.

Василий Васильевич смущенно возвратил ей телеграмму:

— Ты что же, милая, не по адресу вручаешь?

— Как не по адресу? — осмелев, спросила Зоенька.— Улица ваша?

— Наша.

— И дом ваш?

— Дом — мой. Только я не Васильев, а Василий Васильевич. Читаю: Ходжиев. Думаю: кто такой? Скоро Приеду... А я никого не жду... Смотрю: Васильеву. Вот-те на... Адресок-то перепутан, наверно.