Паром

Моцарт и Сальери

В руке у Моцарта сужается бокал. Как узкое лицо Сальери. Вино отравлено. Об этом Моцарт знал. Но думал об иной потере. Вино отравлено. Чего же Моцарт ждал. На узкое лицо не глядя? В слезах раскаянья и вдребезги бокал, Сальери бросится в объятья? Вино отравлено. Печаль — и ничего. Распахнутые в звезды двери. Взгляд не Сальери прячет от него. Но Моцарт прячет от Сальери. Вино отравлено. А Моцарт медлил, ждал, Но не пронзила горькая услада. Раскаянья рыдающий хорал… Тогда тем боле выпить надо. Все кончено! Неотвратим финал! Теперь спешил он скорбный час приблизить. Чуть запрокинувшись, он осушил бокал. Чтобы собрата взглядом не унизить.

Отрезвленье

Чтоб разобрать какой-то опус, Я на пиру надел очки. Мир отвлеченный, словно глобус. Ударил вдруг в мои зрачки. И, отрезвевшею змеею, Я приподнял глаза в очках. Грохочущею колеею Катился пир на всех парах. Остроты злобные, как плетки, И приговоры клеветы. Как бы смердящие ошметки Душ изрыгающие рты. Я оглядел мужчин и женщин Сквозь ясность честного стекла И увидал извивы трещин, Откуда молодость ушла. Вот эту я любил когда-то, А эти были мне друзья. И где тут время виновато. Где сами — разобрать нельзя. Что сотрясало вас, мужчины. Какие страхи пропастей? Нет, эти страшные морщины Не от возвышенных страстей! Что юности сказать могли бы. Покинувшей далекий сруб. Властолюбивые изгибы Вот этих плотоядных губ? Уже вдали, уже отдельно От пережитого всего. Душа печалилась смертельно. Но не прощала ничего. А воздух распадался рыхло, И под уклон катился пир. Я снял очки. Душа притихла. И воцарился горький мир.

Ложь

В устах у молодости ложь Или бахвальство в клубах дыма, Не то, чтобы простишь — поймешь, Оно, пожалуй, исправимо. Поймешь застольных остряков И лопоухого позёра. Но лица лгущих стариков. Но эта ярмарка позора, Но этот непристойный дар. Что, как работа, многих кормит… Апоплексический удар. Едва опередивший бормот… За что, за что пытать судьбу Перед вселенской немотою, Когда одна нога в гробу. Канкан отплясывать другою?!

Жизнь, нет тебе вовек прощенья…

Жизнь, нет тебе вовек прощенья, За молодые обольщенья. За девичьих очей свеченье. За сон, за ласточкину прыть. Когда пора из помещенья, Но почему-то надо жить С гримасой легкой отвращенья. Как в парикмахерской курить.

Неясный звук

Что там? Тревогою мгновенной Неясный звук протрепетал. То человек? Или Вселенной До нас доносится сигнал? Что там? Тоскует мирозданье? Иль ропот совести и зов? То всхлипы тайные страданья Или капели водоклев? Что там? Рыданье или хохот? Шуршанье веток или крыл? (Машины пробежавшей грохот Тот звук неясный перекрыл.) Что там за стенкой шевелится? Сосед? Он спит или не спит? Хрипит, придушенный убийцей, Или, подвыпивший, храпит? Неясный звук! Здесь воля наша Водоразделом пролегла. Весов таинственная чаша Над бездною добра и зла. Не говори потом: — Не предал… Не знал… Понятья не имел… Да, ты не знал! Да, ты не ведал! Поскольку ведать не хотел!

Прекрасное лицо миледи…

Прекрасное лицо миледи Нас потрясало неспроста. Оно — намек, что есть на свете Души бессмертной красота. Оно намек, что есть на свете Светящаяся доброта. Сама ж прекрасная миледи Не смыслит в этом ни черта. В ее ногах и в зной, и в стужу, Коленопреклоняясь зря, Влюбленные искали душу. Как пьяницы у фонаря… Несовместимы совершенства: Почти всегда в одной — одно. И на частичное лишенство Живущее обречено. Самой природе перегрузки Не по плечу мильоны лет. В прекрасной мантии моллюска Жемчужин не было и нет. …А он влюбился, бедный малый, Не понимая ничего. Простим, простим, простим, пожалуй. Ошибку дивную его!

Баллада о юморе и змее

В прекрасном, сумрачном краю Я юмору учил змею. Оскалит зубки змейка. Не улыбнись посмей-ка! Но вот змеиный юмор: Я всхохотнул и умер. Сказали ангелы в раю: — Ты юмору учил змею, Забыв завет известный, Вовеки несовместны Змея и юмор… — Но люди — те же змеи! — Вскричал я. — Даже злее! …И вдруг зажегся странный свет. Передо мной сквозь бездну лет В дубовой, низкой зале Свифт с Гоголем стояли. Я сжал от боли пальцы: — Великие страдальцы. Всех лилипутов злоба Вас довела до гроба. — Учи! — кивнули оба. и растворились в дымке, Как на поблекшем снимке. Я пробудился. Среди книг, Упав лицом на черновик, Я спал за письменным столом Не в силах совладать со злом. Звенел за стенкой щебет дочки. Но властно призывали строчки: В прекрасном, сумрачном краю Я юмору учил змею…

Детство и старость

Не именины и не елки. Не лимонадные иголки. Не сами по себе, не в лоб. Но детства сладостный захлеб. Но тайно льющийся из щелки. Куда прильнули наши челки. Грядущей жизни праздник долгий. Его предчувствия озноб. Порой не так ли — кто ответит? — В глазах у мудрых стариков Грядущей жизни праздник светит, Иль близость кроткий взор приветит Не смерти, что любого метит, — Освобожденья от оков.

Суеверие

Что сулят нам в грядущем созвездия. Что гадалки, что кошки, что сны? Суеверие — призрак возмездия Затаенного чувства вины. Бога нет. Но во тьме бездорожия Много странных и страшных примет. Суеверие — вера безбожия. То-то боязно! Бога-то нет.

Время

Расплывчатый образ времени Внезапно щемяще и четко Качнулся над старой кофейней Поверх поседелых голов. Где форварды моей юности, Перебирая четки, Перебирают возможности Своих незабитых голов.

Когда в толпе с умершим другом…

Когда в толпе с умершим другом Лицо подобьем обожжет, С каким блаженством и испугом В груди сожмет и разожмет! Пусть для тебя еще не вечер. Но кажется, далекий миг Втолкнул и вытолкнул до встречи Космической ошибки сдвиг. Так на вершине поднебесной Альпийским холодом дыша. Почти внезапно бездну с бездной. Пьянея, путает душа. Как дети в радостную воду. Она кидается в обрыв, Как бы вселенскую свободу Еще в земной предощутив!

Сходство

Сей человек откуда? Познать — не труд. Похожий на верблюда Пьет, как верблюд. Похожий на оленя Летать горазд. Похожий на тюленя Лежит, как пласт. Что толку бедолагу Жалеть до слез? Похожий на конягу И тянет воз. В броню, как черепаха, Одет иной. Переверни — от страха Замрет герой. А тот стучит, как дятел, В кругу родни. Держу пари, что спятил От стукотни. Качается головка, Цветут глаза. Не говори: — Плутовка. Скажи: — Гюрза! Похожий на совенка Возлюбит мрак. Похожий на ребенка — Мудрец, чудак. Похожий на барана — Баран и есть! Похожий на тирана Барана съест. И в ярости пророка Жив носорог. Когда коротконого Мчит без дорог. Я думаю — живущий Несет с собой Из жизни предыдущей Жест видовой. Остаточного скотства, Увы, черты. Но также благородства И чистоты. Забавно это чудо — И смех и грех. И страшен лишь Иуда: Похож на всех.

Элегия

День, угасая на лету. Там на закате колобродит. И горизонт свою черту. Еще условную, проводит. Не потому ли дарит ночь Живому мудрая природа, Чтобы, привыкнув, превозмочь Мрак окончательный ухода? Так друга кроткая рука, Встречая нас в родном предместье. Как бы смягчив издалека Готовит к неизбежной вести. Что смерти черный монумент? Единство времени и места. Но грусти мягкий аргумент Сильней нелепого протеста. Покуда эта грусть свежа, В огнях столиц и в захолустье — Мы живы. Мертвая душа Не ведает вечерней грусти. И потому в закатный час Не обо мне грусти и майся, О жизни, разлучившей нас, Грусти. И грусти не пугайся.