Паучий случай

— Тише. И руку не убирай с ручки двери. Чтобы ты могла ее открыть в любой момент, — прошептал голос. Глубокий вздох потерялся в моих волосах. Меня сжали изо всех сил.

— Вы же ненавидите меня, — с горькой усмешкой прошептала я. Положив свою руку поверх его руки.

— Молчи, — послышался выдох. Его руки жадно перебирали мой корсет. — Не убирай руку с ручки…

Мое сердце отчаянно билось. Женское сердце привыкло биться отчаянно. Видимо, оно пытается достучаться до мужского мозга. Но у него не всегда это получается.

Мои губы задрожали, когда я почувствовала ветерок дыхания возле моего уха.

— Я просто не хочу, чтобы мой сын мучился, как я тогда. И как я мучаюсь сейчас… — прошелестел голос. — Ты должна это понять… Помоги мне уберечь моего сына от этого… Это действительно страшное чувство.

Его пальцы скользнули по моей шее. А потом повернули мою голову. Мои губы обдуло чужое дыхание. В какой-то момент они едва соприкоснулись. Я все еще чувствовала это дыхание. И чувствовала, как его губы жадно ловят мое…

— Я вот не знаю, стоит ли это делать, — прошептал голос. Я поймала его дыхание и закрыла глаза. Моя рука стала соскальзывать с ручки двери. Но ее удержали. Поверх нее легла его рука.

— Нет, — послышался шелест. Темнота медленно вращалась вокруг нас. Я снова почувствовала едва ощутимое прикосновение его губ к своим.

— В последний раз, — прошептали губы. Я чувствовала опьяняющий поцелуй, от которого по щекам текли слезы.

— Это все, что я могу тебе дать. Это все, что я могу себе позволить, — задыхался голос. — Это был первый и последний раз.

— И все-таки ты человек, — прошептала я, дрожащей рукой прикасаясь к его щеке. — Чудовища, о котором ты говорил, не существует…

— Зато есть то, что сильнее меня. Желание обладать любимой женщиной, — произнес он, резко открывая двери. — А теперь уходи.

Дверь за мной закрылась. А я стояла в тускло освещенном коридоре. По щеке катилась слеза. Я смахнула ее и выдохнула.

Глава тринадцатая. Паук в собственной паутине

Я бежала по коридору, пытаясь отогнать наваждение. «Это в последний раз», — звучало в моей голове.

— Все, успокоилась. Ты идешь к ребенку! — прошептала я перед дверью.

Ненасытное сердце только распробовало, и уже требовало еще. «В последний раз!», — повторила я, вспоминая вкус чужих губ. И сердце заныло.

Я вошла в комнату и тут же бросилась к малышу. Он лежал на подушке, весь обмотанный собственной паутиной.

— Как же тебя угораздило, — прошептала я, разрывая паутинку. Малыш бросился мне на шею. И обнял всеми лапками.

— Ипусий слусяй! — заметил он.

— Ипусий, согласна, — улыбнулась я, снимая с него остатки паутины.

Он слез с меня и …. Что? Опять? Да что ж такое! На меня смотрели несчастные глазки узника собственной паутины.

— У вас с папой это семейное? — улыбнулась я, бережно распутывая любителя макраме. Сердце предательски сжалось, но я не подала виду.

— Папа, — повторил малыш, натужно выдавая свежую порцию паутины.

— Ну! Давай! — сжала я кулачки, переживая за малыша. — Ну вот опять!

Мой взгляд пробежался по комнате. Может, его посадить в уголок? Там ему будет удобнее?

Следующие пятнадцать минут показали следующее. Паутины мало не бывает. Угол не спасает. Мы отлично собираем пыль.

— Апчхи! — произнес паучок. И потерся лапкой.

— Это просто паутинка, — ободрила я страдальца. Я даже не знала, что придумать. — Нужно закрепить кончик паутинки. А потом бегать вокруг нее!

— Путанка! — обрадовался малыш. Меня смущало лишь ударение.

— Вот что мне с тобой делать? — сдула я прядь волос с лица. И тут мне на глаза попался клубок. Большой клубок с ниткой, который принесла служанка.

Я резко выдохнула, схватила клубок, завязала узлом платье и засунула клубок себе в трусы. Кончик нитки торчал наружу.

— Путанка! — обрадовался малыш.

— Смотри и учись, — сглотнула я, вставая на четвереньки. Привязав паутинку к ножке стула, я поползла вперед.

— Видал? — шмыгнула я носом. Клубок разматывался и щекотал попу, но что не сделаешь ради примера! — Закрепил и дальше плетешь!

Я вошла во вкус. Клубок в трусах разматывался. Я оббегала комнату на четвереньках. Иногда я подныривала под нитями, иногда перелезала через них. Паукан сидел на подушке с открытым ртом.

Достаточно было вспомнить, как это делал папа. Все-таки не зря я пришла в тот зал.

Смущало лишь то, что на попе у меня не было глаз. Поэтому приходилось плести наугад. Иногда я делала опасные прыжки. Половина из них заканчивалась благополучно. Вторая половина пополняла словарный запас наследника.

Где-то краснел мой диплом о высшем образовании. Но ниточка разматывалась. А няня из гарцующего пони превратилась в юркого партизана.

— Ну как? — гордо спросила я, показывая свою работу.

Однажды в кружке макраме, в эпоху махрового детства, мне сказали, что у меня руки растут не из того места. О, как они были правы!

— Ипусий слусяй! — восхитился малыш.

Он смотрел на меня, как на своего кумира! И готов был просить автограф. Но у меня были заняты руки. Я сматывала обратно свое творение.

— Давай вместе! — предложила я, отдуваясь за всех арахнидов вместе взятых.

Паутинка прилипла к стулу. Ниточка была привязана к его ножке на бантик.

— Бежим-бежим-бежим! — подгоняла я, чувствуя, как клубок натирает попу. Рядом разматывалась тоненькая серебристая паутинка.

— Смотри, делай красивую! — вертела попой я, стоя на четвереньках. Паукан взобрался на кровать, потом юркнул под нее, и вынырнул с другой стороны.

— Уи!!! — радовался он.

Я чувствовала, что проще было бы отловить паука и потребовать с него мастер-класс!

— Мы плетем паутину, чтобы охотиться! Поэтому после того, как сплели паутинку, нам нужно что сделать? Правильно! Спрятаться! — пояснила я.

И тут же спряталась под столом вместе с юным охотником. Вся комната была в нашей «паутине». На попе у няни была мозоль. Зато на душе радость.