Паутина

— Ну, что вы? какъ? а? — спрашивалъ Вендль, обдавая некурящаго Скорлупкина благовоніемъ рублевой сигары и проницательно разглядывая его сквозь дымное облако.

Скорлупкинъ, питавшій къ Вендлю большое уваженіе за то, что онъ, наслдникъ богатаго дисконтера, не только не промоталъ родительскихъ капиталовъ, но еще адвокатской практикой зарабатываетъ большія деньги, — свободно кланялся и отвчалъ:

— Слава Богу. Живемъ. Покорнйше благодарю.

— Преуспваете? а?

— По мр своихъ способностей. По распоряженію Матвя Викторовича, посщаю народный университетъ.

— Интересно?

Къ удивленію Вендля, Скорлупкинъ отвчалъ безъ всякаго восторга:

— Однако, о серьезномъ читаютъ. Приблизительно весьма многаго не могу понимать. Все больше наблюдаютъ о простомъ народ, какъ ему жить легче. Намъ ни къ чему.

— Ангелъ мой, — воскликнулъ Вендль, — да вы то сами — кто же? Аристократомъ почитаете себя, что ли? Въ бархатной книг записаны?

— Какая наша аристократія! — усмхнулся Скорлупкинъ. — Родня моя, сказать абсолютно, — черная, и образованіе — одинъ пшикъ.

— Въ такомъ случа, почему же вы недовольны лекціями о простомъ народ? Среду свою изучить всякому любопытно.

— Да я ее самъ лучше всякаго профессора знаю. Помилуйте, Левъ Адольфовичъ, — воодушевился Скорлупкинъ, — мн ли народа не понимать? Ддъ былъ дворовый, родитель крестьянствовалъ, лишь передъ смертью, спасибо ему, догадался въ мщане выписаться. Маменька, и по сейчасъ, въ божественности своей, совершенно срая женщина. Кабы не тетеньки Епистиміи настояніе, да не Матвй Викторовичъ, было бы мн съ дураками въ черномъ тл, пропасть.

— Не возноситесь, мой другъ, не возноситесь! Помните, что гордость — грхъ смертный и нкогда погубила сатану, — насмшливо вставилъ Вендль. Семитическая кровь его, благоговйная къ семь и родовому союзу, была возмущена тономъ презрительнаго превосходства, которымъ этотъ даже еще не выскочка, a только отдаленная возможность выскочки говоритъ о своемъ род-племени. Скорлупкинъ замтилъ и осторожно поправился:

— Нтъ, вы не извольте думать: я родителей своихъ не стыжусь. Но, самъ возросши въ темной дурости, я во всякомъ другомъ слпоту подобную насквозь вижу за сто шаговъ.

— Матвй готовитъ васъ къ экзамену зрлости?

— Улита деть — когда-то будетъ, — усмхнулся Скорлупкинъ.

— Не въ охоту?

Скорлупкинъ замялся, но, не встрчая въ любопытныхъ глазахъ Вендля ршительнаго порицанія, признался съ искренностью:

— Не то, что не въ охоту. Результатъ чрезвычайно отдаленный. Это съ дтства начинать надо, a мн двадцать третій годъ. Теперь мн — жить въ пору, капиталъ длать, a не уроки долбить.

— Такъ что Матвй васъ, въ нкоторомъ род, въ ученый рай свой на аркан тянетъ? — засмялся Вендль.

A Скорлупкинъ объяснилъ:

— Покойнаго родителя моего непремнное желаніе было, чтобы я получилъ господское образованіе и гимназію кончилъ. Но здоровьишкомъ я былъ въ то время слабъ, никакихъ способностей не оказывалъ, — силенки, значить, мои ребячьи того не дозволяли. Опредлили меня по торговой части, закабалили на годы въ мальчики въ бльевой магазинъ. тмъ не мене, родитель мой мечты своей не оставилъ. Умирая, просилъ Мотю, чтобы содйствовалъ мн осуществить завтъ образованія.

— Что же Мотя могъ сдлать для васъ? — удивился Вендль. — Онъ тогда мальчикъ былъ. Слдовало просить Симеона.

Скорлупкинъ, усмхаясь, покрутилъ головой.

— Предъ Симеономъ Викторовичемъ родитель мой пикнуть не смлъ, — сказалъ онъ, опять съ недавнимъ превосходствомъ. — Вдь мы, Скорлупкины, искони Сарай-Бермятовскіе слуги, еще съ крпости, изъ рода въ родъ. Я — первый, что самъ по себ живу и свою фортуну ищу. A маменьку, либо тетеньку Епистимію до сихъ поръ спросите: гд были? — не сумютъ сказать: y господъ Сарай-Бермятовыхъ, — говорить: y нашихъ господъ.

— Вамъ смшно? — съ брезгливостью спросилъ Вендль: развязность этого потомка на счетъ ближайшихъ предковъ опять его покоробила.

Но на этотъ разъ Скорлупкинъ чувствовалъ себя на твердой почв и нисколько не смутился.

— Да — какъ же, Левъ Адольфовичъ? — возразилъ онъ. — Конечно, что должно быть смшно. Крпости не знали, въ свободномъ крестьянств родились, вольными выросли, a умъ и языкъ — крпостные. Полувкомъ изъ нихъ рабское наслдство не выдохлось.

Вендль подумалъ, прикинулъ умомъ, воображеніемъ, и — согласился.

— Да… жутковато! — вздохнулъ онъ. — Дрессировали же людей! Достало на два поколнія!

A Скорлупкинъ продолжалъ:

— Родитель мой, при Мот, маленькомъ, когда господа Сарай-Бермятовы въ упадокъ пришли, остался врод какъ бы дядькою. Мы съ Мотею — однолтки, вмст росли, въ дтскія игры играли.

— Такъ что просьба отца вашего попала по адресу? — одобрительно сказалъ Вендль. Скорлупкинъ отвчалъ съ гордымъ удовлетвореніемъ и почти нжностью въ глазахъ:

— Да, ужъ, знаете, если Мотя что общалъ, такъ это стна нерушимая. Чуть самъ въ возрастъ вошелъ и свободу поступковъ получилъ, сейчасъ же и за меня принялся. Второй годъ тормошимся… Обижать его жаль, — тихо прибавилъ онъ, опуская голову, — a надлежало бы къ прекращенію.

Вендлю захотлось помочь Матвю, котораго онъ уважалъ и любилъ, хоть легкимъ ободреніемъ скептическаго его ученика:

— Однако, изъ учителей вашихъ, Аглая Викторовна отзывалась мн о вашихъ занятіяхъ хорошо.

— Да? — удивился и обрадовался Скорлупкинъ, — покорнйше благодарю. Только это она, — подумавъ и съ печалью, добавилъ онъ, — по ангельской доброт своей. A мн съ нею, признаться, всхъ трудне. Потому что, знаете, Левъ Адольфовичъ, стыдно ужасно, — съ доврчивостью пояснилъ онъ. — Съ мужчинами осла ломать — еще куда ни шло. Но когда долженъ ты мозги свои выворачивать предъ этакою чудесною барышней, и ничего не выходить, и должна она подумать о теб въ самомъ низкомъ род, что оказываешься ты глупый человкъ, оно, Левъ Адольфовичъ, выходить ужасно какъ постыдно.

— Вы въ своего ангелоподобнаго профессора, конечно, влюблены? — спросилъ Вендль, съ улыбкой нсколько высокомрной.

Но Скорлупкинъ сердито покраснлъ, точно услышалъ неприличность.

— Это Модестъ Викторовичъ на смхъ выдумали, дразнятъ меня. Разв я дерзнулъ бы?

— Ну, влюбиться, — на это большой дерзости не надо, — холодно возразилъ Вендль, посасывая сигару. — Вотъ признаться въ томъ этакой красавиц и взаимности искать — другая статья…

Но, если Аглая Викторовна, въ кроткой нетребовательности своей, удовлетворялась успхами, которые съ грхомъ пополамъ оказывалъ взрослый ученикъ ея, то другіе наставники — нетерпливые мужчины — далеко не были такъ снисходительны. Ныншній споръ между Матвемъ и его товарищами именно и возгорался изъ за того, что Немировскій, дававшій Скорлупкину уроки алгебры и геометріи, пришелъ отъ нихъ отказываться: