Паутина

Немировскій вскочилъ со стула и захлопалъ, какъ въ театр.

— Браво, Симеонъ Викторовичъ! Правда! Правда!

Симеонъ поклонился ему съ видомъ насмшливаго удовлетворенія.

— Насколько мн помнится, Рахиль господина, который мн апплодируетъ, извстна подъ псевдонимомъ республики… федеративной или какъ тамъ ее?

— Мы за эпитетами не гонимся! — весело отозвался Немировскій.

A Симеонъ воскликнулъ съ трагическимъ паосомъ:

— Несчастный Іаковъ! Сколько обманныхъ Лій обнимали вы, обнимаете и еще обнимете за цну Рахили, прежде чмъ Рахиль ваша покажетъ вамъ хотя бы кончикъ туфли своей?

— Гд наше не пропадало! — засмялся Немировскій.

— Терпи, казакъ, атаманъ будешь! — поддержалъ его Грубинъ.

Симеонъ снялъ шляпу.

— Сочувствовать самъ не могу, потому что вс мои симпатіи принадлежать жандарму, который рано или поздно васъ арестуетъ. Но уважаю въ васъ истиннаго Іакова, который понимаетъ, что значитъ любить Рахиль. Не то, что семь лтъ другихъ, но даже семьдесятъ семь за Рахиль свою отдать не жалко.

— Такъ сказалъ… — зазвонилъ съ особенною густотою Клаудіусъ, но Модестъ быстро перебилъ:

— Заратустра.

Но Симеонъ, надвая котелокъ свой, спокойно возразилъ тономъ побдителя, оставляющаго поле сраженія за собою:

— Нтъ: Іаковъ, убжденный, что онъ своей Рахили достигъ… Мое почтеніе, господа. Счастливо оставаться и пріятной вамъ дальнйшей философіи.

Едва онъ отвернулся, и быстрые шаги его зазвучали, удаляясь по темному залу, Модестъ сорвался съ кровати и, канканируя, заплъ съ жестами:

Красавицъ, псни и вино!..

Вотъ что всегда поетъ Жано!

Иванъ закорчился на стул — помиралъ со смху, a Матвй откликнулся съ неудовольствіемъ:

— Что съ тобой, Модестъ?

— Это я — за Симеона. Безъ куплета водевильный эффектъ его ухода не полонъ.

— Сегодня вашъ Симеонъ — весельчакъ! — сказалъ Немировскій.

— Крокодилъ въ дух! — кротко объяснилъ Модестъ.

— Выходите, Зоя Викторовна, гроза прошла мимо, — позвалъ, могильно смясь, гимназистъ Ватрушкинъ, поднимая занавску, за которую пряталась Зоя. Она выглянула, красная сквозь синее, и блеснула по комнат испытующими глазками, еще не зная, какъ приняты обществомъ ея прятки, a потому и о себ — какъ ей поступить: выйти изъ засады, смясь или надувшись.

— А-а-а! — благосклонно протянулъ Модестъ, набрасывая пэнснэ: что я вижу? Легкомысленная сестра — въ роли Керубино? Смю спросить о причинахъ?

— Все несчастное платье это, которое я сегодня облила какао, — угрюмо отвчала двушка, красная, какъ піонъ. — Васюковъ, — со свирпостью обратилась она къ студенту, который, видя непривычное смущеніе храброй двицы, фыркалъ отъ смха, какъ моржъ плавающій: — если вы сію же минуту не перестанете грохотать, я выгоню васъ вонъ и никогда больше не позволю вамъ приходить…

Студентъ опшилъ и, мгновенно превратясь изъ Санина въ мокрую курицу, запищалъ извиненія даже бабьимъ какимъ-то голосомъ, но Зоя, пренебрежительно отвернувшись отъ него, взяла брата Модеста подъ руку и увела его въ темный залъ.

— Однако, легкомысленная сестра своихъ поклонниковъ не балуетъ, — замтилъ Модестъ. Двочка отвчала практическимъ тономъ прожженной пятидесятилетней кокетки:

— Дай имъ волю, только себя и видла… Этотъ болванъ изъ себя Санина ломаетъ… Наши гимназистки предъ нимъ таютъ и ахаютъ… Ладно! У меня онъ потанцуетъ. Ты тамъ Санинъ, либо нтъ, да я то теб не Карсавина…

Она самодовольно захохотала грубоватымъ контральтомъ своимъ и стала жаловаться на ложныя положенія, въ который ставитъ ихъ, младшихъ, скупость и грубость Симеона. Вотъ до того дло дошло, что уже начинаешь шаговъ его бояться и прячешься отъ него, какъ отъ звря, рискуя унизиться и быть смшною въ глазахъ какого-нибудь Васюкова.

— Вдь ты знаешь милый характеръ Симеона, — говорила она. — Достаточно было бы ему увидать меня подъ свжимъ впечатлніемъ этого злосчастнаго платья, чтобы онъ разбрюзжался и расшиплся, какъ старый граммофонъ, нисколько не стсняясь присутствіемъ чужихъ людей… Сорокъ четыре рубля! Сорокъ четыре рубля! — передразнила она. — Велика, подумаешь, важность его сорокъ четыре рубля: y Эмиліи едоровны пряжки на домашнихъ туфляхъ по пятидесяти стоять… Знаешь: въ пятнадцать лтъ, когда чувствуешь себя уже не двчонкой, и около тебя кавалеры вздыхаютъ, совсмъ не привлекательно превращаться предъ этимъ желторожимъ нахаломъ въ приготовишку трепещущую…

— Тмъ боле, — согласился Модестъ, — что насладиться подобною метаморфозою ты еще успешь завтра или послзавтра. Легкомысленной сестр предстоитъ жестокое столкновеніе съ Симеономъ, въ которомъ легкомысленная сестра рискуетъ потерпть кораблекрушеніе. Даже съ человческими жертвами.

— По картамъ гадаешь или видлъ во сн? — насторожилась Зоя.

— Вычиталъ въ газетахъ. Сегодня «Глашатай» указываетъ пальцемъ на нкоторую женскую гимназію, будто въ ней завелась «лига любви».

Зоя, въ темнот, выдернула руку изъ-подъ его руки.

— Врешь? — живо вскрикнула она голосомъ, впрочемъ, боле любопытнымъ, чмъ испуганнымъ.

— Почелъ долгомъ любящаго брата предупредить легкомысленную сестру.

— Покажи газету.

— Могу. Пойдемъ ко мн. Оставилъ на стол…

— Къ теб? — въ голос Зои послышалось насмшливое сомнніе. A ты не пьянъ сегодня?

— Ни въ одномъ глазу. Съ утра, какъ проспался, не принялъ еще ни единой капли.

— Нагнись, дохни.

Модестъ, не обижаясь, исполнилъ требованіе сестры.

— Что за чудеса? — сказала она съ искреннимъ удивленіемъ. — Дйствительно, кажется, трезвый… Хорошо, въ такомъ случа, пойдемъ.

— Съ какихъ поръ, — невозмутимо спросилъ Модестъ, — съ какихъ поръ легкомысленная сестра записалась въ члены общества трезвости?

— Съ тхъ поръ, — тмъ же искусственно равнодушнымъ тономъ возразила двушка, — какъ глубокомысленный брать началъ до того напиваться, что, возвратясь домой, не въ состояніи различить сестру отъ Марутки и длаетъ ей гнусныя предложенія на возмутительной подкладк… Короче говоря: со вчерашняго вечера.

— Разв было? — спокойно справился Модестъ.

— A то нтъ? Благодари своего Діониса, что налетлъ на меня, a не на Аглаю… Эта плакса такой бы вой подняла…

— Тогда какъ легкомысленная сестра выше предразсудковъ?

Зоя холодно объяснила:

— Легкомысленная сестра гимнастикой занимается и y цирковой двицы уроки борьбы беретъ, — такъ ей пьяныя любезности не такъ то страшны… Вонъ y меня мускулы-то, — попробуй!

— Мускулы недурны, — одобрилъ Модестъ, — но, коль скоро легкомысленная сестра чувствуетъ себя столь надежно вооруженною, то зачмъ нужна была предварительная экспертиза дыханія?

— Затмъ, что мн нисколько не лестно быть участницей подобнаго инцидента. Эти романическіе эффекты, глубокомысленный братъ мой, величественны только въ сверхчеловческихъ романахъ и декадентскихъ пьесахъ. Въ жизни они пахнуть весьма скверною грязью, въ пятнахъ которой ходить потомъ боле чмъ не занимательно. Мы живемъ не въ «Мертвомъ Город«Габріэля д'Аннунціо, a просто въ губернскомъ город. Берегись, Модестъ! Въ послднее время ты что-то линію потерялъ и все срываешься… Влетишь ты въ какой-нибудь большущій скандалъ, глубокомысленный братъ мой!